Барбара Картленд - Скверный маркиз
Но в семнадцать лет Кэролайн, как и следовало того ожидать, влюбилась. Можно сказать, потеряла голову… Вот тогда Орелия стала ей просто необходима: Кэролайн постоянно хотелось говорить и говорить о своих чувствах, сердечных волнениях и планах на будущее, а Орелия была счастлива от того, что ей поверяют сердечные тайны — это так неописуемо восхитительно, так притягательно! Между ними было три года разницы, но иногда четырнадцатилетней Орелии казалось, что она старше Кэролайн: та была такой порывистой, безответственной, так легко впадала в экстаз, так бурно переживала волнение минуты, что у нее никогда не хватало времени поразмыслить над своими поступками. Она сначала действовала, потом думала.
— Кэролайн, ну пожалуйста, не делай этого! — иногда умоляла ее Орелия, но в ответ слышала всегда одно:
— А почему нет? Для чего я живу на свете? Вот это и есть жизнь… Я хочу наслаждаться каждым ее мгновением, Орелия! Так легко что-нибудь упустить, а я, будь уверена, ничего не желаю упускать!
И Кэролайн в самом деле не упускала ни единой возможности. Бесконечно своенравная, она вышла замуж за дальнего родственника, тоже Стэниона, мота, игрока, никчемного, ничтожного красавца, когда ей исполнилось восемнадцать лет. Как было известно Орелии, этот шаг был продиктован разочарованием в первой любви. Это был жест отчаяния — таким образом Кэролайн хотела уберечь себя от боли, от уязвленного самолюбия. Она притворилась, что не испытывает никаких сердечных мук, что не тоскует по любимому человеку, который покинул ее, потому что любил. После смерти отца он унаследовал только множество долгов и обедневшее поместье, и ничто впереди ему не светило.
«Да, я лорд Фарингэм, — с горечью говорил он, — дворянин с дырявой крышей над головой и пустыми карманами! А в таких обстоятельствах чего же стоит мое сердце?»
Кэролайн разразилась потоком слез в ответ на сбивчивые, бессвязные речи этого человека. А ведь он обожал ее с самого ее детства!
А на следующее утро он исчез. «Любимая, я сделаю себе состояние, — гласило его письмо. — Дождись меня — я тебя люблю, я люблю тебя…»
Кэролайн, однако, ждать не захотела. Она бросила вызов несчастливой любви, отвергла собственное чувство и позволила молодому, но опытному искусителю совлечь себя с пути верности. То был нелепый брак, с самого начала обреченный на неудачу, но Орелия поняла, что нет такой силы, которая бы остановила Кэролайн и помешала бы ей выйти замуж за Гарри Стэниона. А через полгода после свадьбы Гарри умер, и умер он тем же самым глупым образом, как и жил, — с завязанными глазами приняв участие в лошадиных скачках по ухабистой сельской местности; в той же скачке двое других участников получили тяжкие увечья, а трех лошадей пришлось пристрелить. Эта ничем не оправданная, ненужная трагедия заставила общество говорить, что бесчинства эпохи Регентства, по времени совпадающей с временем наполеоновских войн, зашли чересчур далеко, что сам принц-регент Георг подает дурной пример пылким, не умеющим владеть собой молодым вертопрахам из своего окружения и что высшее общество должно вести себя, соблюдая хоть какие-то приличия, а вообще — надо принимать серьезные и взвешенные меры для исправления нравов. Экстравагантная жизнь принца Георга, его разгульный и веселый образ жизни, азартные игры, любовницы — все это сделалось предметами горячего обсуждения в английском обществе. Это было время появления денди, высоко ценилось остроумие и элегантность, а кипящая энергия выплеснулась на искусство, так что даже континент заболел англоманией как в политике, так и в образе жизни. Царящие на континенте в это время стили ампир и рококо были отмечены английскими особенностями в стране туманного Альбиона, и всякий понимал их на свой британский манер.
Девять-десять дней событие, связанное с именем трагической карикатуры на денди Гарри Стэниона и его горе-приятелей, громко и взахлеб обсуждали, в гостиных судачили практически только о нем, в газетах появились рисунки и соответствующие статьи, но вскоре общество обо всем забыло, остался лишь непреложный факт: Гарри Стэнион погиб, а Кэролайн стала вдовой, когда ей не исполнилось еще и девятнадцати лет. И тогда она впервые в жизни немного поутихла и стала питать страх перед будущим, но на помощь ей, к большому облегчению ее отца, все это время мучительно переживавшего события в жизни дочери, явилась крестная мать. Однако прежде чем в Мордене полностью осознали, что же произошло, и граф стал отдавать себе отчет, с какой беспутной частью высшего общества свела тесное знакомство его дочь, Кэролайн уже отправилась в большое путешествие по Европе, лишь в редких, случайных письмах извещая отца и кузину о месте своего пребывания и о том, что с ней происходит. Даже несколько торопливо набросанных строк свидетельствовали — и очень ясно — о том, что Кэролайн не только полностью оправилась от потрясения, но и что она беспорядочно и неумеренно наслаждается жизнью, и теперь, думая о сестре, которую она любила и о которой тревожилась, Орелия тихо вздыхала. Если Кэролайн снова не выйдет за это время замуж, что она станет делать, вернувшись домой? Понятное дело, что жизнь в сельском захолустье покажется ей невыносимо скучной, но ведь Морден расположен недалеко от Лондона, значит, можно будет приглашать друзей погостить, а у Кэролайн снова будет возможность насладиться светской жизнью, без которой она не мыслит себя… Да, но откуда на это взять деньги? Принимать гостей и ездить в гости стоит немалых средств… Вот проблема — настоящая, реальная, главная проблема, от которой зависит все, — деньги!
Орелии уже надоело постоянно слышать о деньгах: деньги нужны, чтобы возделывать усадебные земли, для содержания дома, на жалованья слугам, и было очевидно только одно — хоть она и не жаловалась: у нее никогда не будет денег на собственные нужды! Мысли эти невольно терзали Орелию, благо что времени на это у нее было более чем достаточно — на Рождество их надолго завалило снегом, и они стали вынужденными домашними пленниками. По счастью, у них оказалось и достаточно дров, чтобы топились все печи, и старая кухарка, работающая в Мордене уже больше полувека, насолила много дичи и рыбы, так что о голоде речи не шло, а еще есть окорока, свисающие с кухонных балок, а в голубятне достаточно голубей — хотя, надо заметить, Орелия не слишком заботилась о том, что она ест.
Однажды, когда она разбирала бумаги в дядином кабинете, приводя их в порядок, ее осенила мысль. Она много помогала ему, переписывая его трудночитаемые рукописи своим прекрасным, отчетливым почерком или поудобнее расставляя разложенные по всему кабинету справочники, чтобы они были у него под рукой. Бессчетно переписывая его многочисленные заметки на отдельных листках и столь же бессчетные дополнения к ним, она постепенно начала проникаться пониманием темы, над которой он работал, и сама стала разбираться в ней едва ли не так же хорошо, как и он. Как правило, когда из Лондона приходили бумаги, она нередко первой читала их, а потом пересказывала дяде сведения, необходимые ему для работы над книгой. А писал он о войнах Античности в сравнении с действиями Наполеона, предпринятыми им против стран в Европе. Регулярно прибывали копии официальных ежедневных парламентских речей из обеих палат, и Орелия их просматривала, чтобы понять, нужны ли они или не имеют касательства к интересующим дядю проблемам.
