Эльза Вернер - Дорогой ценой
ГЛАВА XVI
В замке стало грустно и пустынно. Баронесса Гардер с дочерью уехали в столицу. Никто из прислуги не пожалел о старой баронессе, капризной и привередливой, но зато все очень грустили о Габриэли, снискавшей всеобщую симпатию и любовь. С ее появлением словно солнечный свет проник в этот дом, даже барон стал мягче и доступнее во время ее кратковременного пребывания в замке, так что прислуга иногда даже не узнавала своего господина. Теперь Габриэли не было, ее комната была заперта, и все чувствовали какое-то мрачное запустение.
Один только барон, казалось, не замечал отсутствия девушки; по крайней мере, это никак не проявлялось, да и все знали, что у него не было времени заниматься домашними делами. Окружающие привыкли всегда видеть его замкнутым и не обращающим внимания ни на какие обстоятельства. Теперь губернатор был все тот же, но ни для кого не было тайной, что грозные тучи собирались над его головой.
Беспорядки в городе пока не повторялись. Низшие слои населения были устрашены, лучшая его часть опомнилась. Последние события ясно показали всем, что прежние средства не приведут к цели. Городской голова прилагал все усилия к тому, чтобы воспрепятствовать повторению подобных событий. Урок ни для кого не прошел бесследно. Однако из этого все же нельзя было заключить, что борьба закончена, напротив, население продолжало ее с еще большей настойчивостью, но в то же время и с большим спокойствием, потому что жители Р. увидели, как сочувственно отнеслись к их интересам не только в столице, но и во всей стране. Брошюра Винтерфельда имела колоссальный успех, и ее воздействие превзошло всякие ожидания, найдя поддержку даже в высших сферах.
В столице барон Равен далеко не пользовался любовью. Поднявшись из низкого звания до одной из самых высоких государственных должностей, он не мог не возбудить вражды и зависти в тех, кого так далеко оставил позади себя. Многие видели в его блестящей карьере и в положении, которое он занимал, захват их собственных родовых привилегий. Барону не могли простить его манеру обращения с высокопоставленными лицами и ждали только удобного случая, чтобы отомстить выскочке. До сих пор они не могли повредить Равену. Правительство предоставляло ему широкие полномочия и старалась не замечать их превышения. Для Р-ской провинции оно нуждалось именно в таком человеке, как Равен, энергично и с непоколебимой последовательностью поддерживавший авторитет правительственной власти и обуздавший ее опасные элементы. Необходимость в таком губернаторе брала верх над происками его врагов.
Но времена изменились. Наступил переворот, грозивший сделаться роковым для сторонников теперешнего правительства. Одна их часть старалась примкнуть к новым течениям, другая готовилась со всеми внешними почестями уступить поле битвы. У всех были друзья и связи, благодаря которым они могли достигнуть своей цели, но Равен был одинок, и общая затаенная ненависть к нему стала выходить на поверхность.
Во всякое другое время брошюра Винтерфельда была бы конфискована, теперь же ею воспользовались в качестве орудия против ненавистного барона, и молодой чиновник попал в милость. Его посещали, превозносили до небес, удивлялись его мужеству – вслух произнести то, о чем все знали, но умалчивали. Находили, что брошюра была написана блестяще, обнаруживала огромную эрудицию автора, талант и строгую логику, что в ней не было и признаков памфлета. Автор отдавал должное необыкновенным качествам губернатора, обвинения основывались только на фактах, а последние были освещены с такой беспощадной ясностью и подвергались такой жестокой критике, которая никак не могла остаться без ответа.
Для Р-ской провинции и ее главного города брошюра Винтерфельда сыграла роль искры в бочке пороха. Страх перед губернатором исчез, увидели, что и он уязвим, и скрытое раздражение разразилось настоящей бурей. Никто не вспоминал о том, что провинция и город Р. многим обязаны деятельности барона, сердца всех жителей были полны ненависти к деспоту, и самые горячие почитатели барона первые бросили в него камень.
Другой на месте Равена отступил бы, не видя ни малейшей надежды на удержание позиции. К тому же из столицы ему дали понять своевременность отставки. Но гордость барона возмущалась при вынужденном отступлении под градом обвинений и оскорблений. Он знал, что в настоящую минуту его отставка будет сочтена поражением, и потому надменно ответил, что не намерен долго оставаться на своем посту, но прежде хочет окончить борьбу, свергнуть противников, заставить их замолчать, как он сделал это при вступлении в настоящую должность. Раньше того он не удалится! Равен, пожалуй, не выказывал бы такого упорства, если бы сигнал к всеобщему натиску не был подан Георгом Винтерфельдом. Мысль быть сверженным ненавистным человеком, стоявшим между ним и Габриэлью, приводила его в бешенство и затемняла его ясный ум.
Отставка Равена еще не была окончательно решена. Он стоял еще твердо и мог сослаться на то, что действовал совершенно открыто, будучи уполномочен правительством, поэтому оно не решалось свергнуть человека, столько лет управлявшего от его имени. Привычные полумеры и слабость сказались и здесь. Первые нападки на барона встретили одобрение, но когда он дал им неожиданный и твердый отпор, правительство не решилось поддержать ни губернатора, ни его противников.
Во всяком случае это событие всецело завладело вниманием общества. Та же участь постигла и арест доктора Бруннова, все еще пребывавшего в р-ской городской тюрьме. Общество знало, что закон требовал задержания вернувшегося беглеца, но находило жестоким, что отцу, поспешившему к смертному одру сына, пришлось поплатиться за это своей свободой, несмотря на то, что со дня приговора над ним прошло уже так много лет.
Было еще довольно раннее утро, когда полицмейстер вошел к заключенному. Он был вежлив и любезен, словно явился сюда с визитом.
– Я пришел сообщить вам, господин доктор, о посещении вашего сына, – начал полицмейстер. – Вы ведь получаете регулярные сведения о его здоровье, и вам, конечно, известно, что он может уже без вреда для себя выходить из дома. В двенадцать часов он будет у вас. Я хотел лично сообщить вам это.
– Вы положительно очень добры ко мне! – ответил Бруннов.
– Вместе с тем я хотел убедиться, точно ли исполняются мои приказания, – продолжал полицмейстер. – Вы получаете все возможные облегчения, насколько это допускается вашим положением арестованного? Нет ли у вас каких-нибудь жалоб?
– Ровно никаких! Напротив, мне очень интересно было бы знать, кому я обязан чрезмерным вниманием, оказываемым мне с первой же минуты моего пребывания под арестом?
