Виктория Холт - Римский карнавал
Санчия обращалась с Лукрецией, как с ребенком, и Лукреция понимала, что в важнейших вопросах она и останется ребенком, пока не сумеет овладеть своими чувствами и не научится разбираться в них. Единственное, что она твердо знала, — это то, что не может вынести близости Санчии и Чезаре, что ненавидит услужливость Гоффредо и хихиканье трех служанок Санчии.
В последнее время она часто думала о Пезаро, особенно когда отправлялась в апартаменты Санчии, поскольку знала, что если Чезаре там, а она туда не придет, то вообще не увидит его в тот день.
Пезаро, этот тихий небольшой городок в полукольце гор, синее море, омывающее его берега. Пезаро, где она могла жить вместе с мужем и вести себя, как подобает жене. В Пезаро она чувствовала себя такой же женщиной, как все, и именно этого ей сейчас хотелось.
Отец нежно гладил ее по волосам; она слышала его голос, тихий и спокойный, словно он все понимал:
— Дорогая моя, ты высказала желание отправиться в Пезаро, значит, в Пезаро ты и поедешь.
Александр принял сына в своих апартаментах.
— У меня есть для тебя новости, — сказал он. Александр испытывал тревожное чувство, но все равно придется говорить с Чезаре, который полностью отдался любви к Санчии, совершенно овладевшей его помыслами. В этом Александр не сомневался. Вот он и постарался выбрать подходящий момент, когда Чезаре находился в хорошем расположении духа, чтобы сказать ему о том, о чем давно хотел и что больше не мог держать в тайне.
— Я слушаю, ваше святейшество, — ответил Чезаре.
— Джованни возвращается домой. Александр быстро взял сына под руку — он не хотел видеть, как кровь тут же ударит Чезаре в голову, не хотел видеть красные от гнева глаза сына.
— Да, да, — сказал папа, направляясь к окну и мягко увлекая за собой Чезаре. — Я старею и буду счастлив, когда вся моя семья соберется вместе и будет рядом со мной.
Чезаре молчал.
Незачем пока сообщать Чезаре, думал Александр, что Джованни возвращается домой, чтобы возглавить кампанию против Орсини, которых следовало наказать за их выжидание конца войны с французами без какого-либо сопротивления врагам. Пока еще рано говорить, что, когда Джованни приедет, он примет командование папскими вооруженными силами. Чезаре узнает об этом, но позже.
— Когда он приедет, — сказал папа, — мы должны вызвать Лукрецию. Я жду того дня, когда смогу посадить всех любимых детей за свой стол и насладиться этим зрелищем.
Чезаре по-прежнему молчал. Его пальцы судорожно теребили кардинальскую мантию. Он не видел площадь за окном, не замечал присутствия Александра, стоящего рядом с ним. Единственное, о чем он мог думать — это о Джованни: тот, которому он завидовал и которого ненавидел, возвращался домой.
Римский карнавал
Братья встретились. Чезаре, поскольку этого требовала традиция и на этом настаивал отец, ехал во главе процессии, состоявшей из кардиналов и разодетых членов их семейств, ехал, чтобы приветствовать своего брата, которого он ненавидел больше всех на свете.
Они посмотрели друг другу в лицо. Джованни немного изменился с тех пор, как уехал в Испанию. Он стал более высокомерным, более шикарным, жесткие складки вокруг рта стали глубже. Рассеянный образ жизни оставил свой отпечаток, но он по-прежнему был очень красив. На нем был костюм, подобного которому Чезаре никогда не видел. Его плащ был украшен жемчугом, а на камзоле того же светло-коричневого тона переливались всеми цветами радуги драгоценные камни. Даже лошадь и та выглядела великолепно в попоне, расшитой золотом и с серебряными колокольчиками. Джованни просто ослепил жителей Рима своим великолепием, въезжая с братом и свитой в город.
Когда братья направлялись бок о бок ко дворцу, который должен был стать домом Джованни, младший брат не удержался и с тайной усмешкой взглянул на Чезаре, стараясь дать ему понять, что прекрасно помнит об их вражде и что теперь он — великий герцог, имеющий сына и ожидающий еще одного ребенка, что он прибыл домой по просьбе их отца, чтобы стать во главе папских армий, и тут же сам понял, что зависть Чезаре ничуть не стала слабее.
Папа не смог сдержать своей радости, увидев любимого сына.
Он обнял его и заплакал. Чезаре стоял в стороне, сжимая кулаки и зубы, и задавал себе вопрос: почему же так происходит, почему у него есть все, чего лишен я?
Александр, взглянув на Чезаре, понял его чувства и догадался, что тот испытает еще более сильную ярость, когда в полной мере осознает, какая слава ожидает брата. Он протянул руку к Чезаре и нежно проговорил:
— Дорогие мои! Как редко мне теперь удается видеть вас обоих вместе!
Когда Чезаре не обратил внимания на протянутую ему руку и отошел к окну, Александр почувствовал тревогу. Первый раз Чезаре открыто бросал ему вызов, и то, что он поступил так в присутствии третьего лица, вдвойне обеспокоило папу. Он решил сделать вид, что просто ничего не заметил.
— Внизу столпился народ. Люди стоят в ожидании, — хотят еще раз взглянуть на блестящего герцога Гандийского, — сказал он, не поворачивая головы.
Джованни, шагнув к окну, обернулся к брату с дерзкой улыбкой.
— В таком случае ты должен понимать, что они не будут разочарованы, — проговорил он, поглядывая на свою богато украшенную одежду и на брата. — Жаль, — продолжал он, — что сравнительно скромное церковное облачение — это все, что ты можешь им продемонстрировать» брат мой.
— Но, значит, они будут восторгаться не герцогом, а роскошным нарядом герцога, — заметил Чезаре.
Александр встал между ними, обняв каждого.
— Тебе будет любопытно увидеть жену Гоффредо, дорогой мой Джованни, — сказал он. Джованни улыбнулся.
— Я слышал о ней. Слава о ней дошла и до Испании. Некоторые мои самые благонравные родственники произносят ее имя шепотом.
Папа рассмеялся.
— Мы здесь, в Риме, более терпимы, а, Чезаре?
Джованни посмотрел на брата.
— Я слышал, — сказал од, — что эта Санчия Арагонская очень щедрая женщина. В самом деле, настолько щедрая, что все, что у нее есть, не может отдать лишь мужу.
— Наш Гоффредо с нами, он очаровательный мальчик, — примирительно произнес папа.
— Не сомневаюсь в этом, — улыбнулся Джованни.
В его глазах светилась решимость. Чезаре смотрел на него с вызовом, а когда бы ни был брошен вызов одним из братьев, он непременно принимался другим.
Джованни Сфорца ехал в Пезаро.
Как радовался он возможности побыть дома! Как устал он от конфликтов, вечно возникающих при папском дворе, в Неаполе и везде, где бы он ни был. В Неаполе на него смотрели как на союзника, каковым он и являлся; его подозревали в шпионаже в пользу Милана, которым он и занимался. За последний год он не совершил ничего такого, что подняло бы его в собственных глазах.
