Пенелопа Томас - Тайна
— Так Вы любите только потому, что доверяете мне?
— Да.
Он какое-то время смотрел на меня, о чем-то размышляя.
— Скажите, дорогая моя, могли бы Вы любить и восхищаться человеком, зная, что он лжец?
Пристальность его взгляда и странность вопроса заставили меня замолчать. Это было благословенное молчание, ибо ответ, который уже был готов сорваться с моих губ, только убедил бы его в том, в чем он был уверен: ни одна уважающая себя образованная женщина не смогла бы полюбить такого человека.
Но такой ответ был не для него — не для того, кто менял маски как рубашки каждое утро и держал своих знатных друзей на расстоянии вытянутой руки по причине, известной только ему одному. Обретя голос, я старалась быть осторожной в выражениях.
— Все мы в какой-то степени вынуждены иногда лгать. Иногда, чтобы сохранить достоинство или…
— Я говорю не о той лжи, которая необходима для жизни в обществе. Могли бы Вы полюбить человека, сама жизнь которого есть. ложь? Человека, который придумал себя? Каждый шаг которого направлен на то, чтобы выдать себя за того, кем он не является на самом деле? — Он схватил меня за плечи и тряхнул так, словно хотел вытрясти из меня правду. — Ответьте, могли бы Вы любить такого человека? Конечно, нет. И ни одна женщина не смогла бы, если только она не законченная дура.
— Если Вы имеете в виду себя, то я абсолютно уверена, что, если Вы даже говорите неправду, на то есть резонные основания. В основе лежат благородные побуждения.
— Благородство, — он иронически усмехнулся. — Благородство — роскошь, которую я не могу себе позволить. Если я лгу, то только по необходимости. Чтобы выжить. Сохранить то немногое, что мне дорого.
— Но это и есть благородная цель, — сказала я, едва преодолевая сухость во рту.
Он разразился диким смехом.
— Я тоже раньше так думал или, по крайней мере, старался себя в этом уверить.
— Каждый человек, обладающий твердыми принципами с этим согласится.
Он снова расхохотался.
— В теории легко верить в принципы, даже позволять им влиять на Ваши решения. Но, если Вы видите эти воплощенные в конкретные формы решения каждое утро, не успев встать с постели, если они преследуют Вас, чем бы Вы ни занимались, и являются кошмарами во сне, Вы начинаете задавать себе вопрос, какого черта Вам все это нужно. Не из страха ли перед общественным мнением Вы строите из себя благородное существо и соблюдаете подобие нормальной жизни.
Он нервно ходил взад и вперед по кабинету широкими шагами и внезапно остановился у окна. Приподняв штору, он посмотрел в туман. Я заметила, куда он смотрел. Не было сомнений — это были руины.
— Что там? — прошептала я. — Что кроется в этом замке, что так угнетает Вас?
Он вздрогнул и обернулся.
— Что за чушь? Неужели нельзя посмотреть на свое собственное поместье, чтобы не вызвать кривотолков?
— Не делайте из меня дурочку. Можете лгать всему миру, только не мне. В этом нет необходимости.
— Вы не в таком положении, чтобы делать подобные заявления.
— Ради всего святого, скажите мне, — воскликнула я, — доверьтесь мне, как Вы хотите, чтобы я Вам доверяла.
— Не могу. Не просите.
— Есть какая-то тайна, которая бросает тень на весь Вульфбернхолл. И она связана с развалинами старого замка.
— Что это Вам в голову взбрело? Вы дали обещание никогда туда не ходить.
— И я его не нарушила. Но теперь прошу, умоляю, скажите мне сами.
— Никогда!
Его ответ стоял в воздухе как стена, разделявшая нас. Интуитивно я чувствовала, что она всегда будет между нами, и боялась этого. Эта невидимая стена могла разрушить наше счастье.
— Тристан…
— Господь с Вами, Джессами! — закричал он, охваченный внезапным гневом. — Я не имею права ни на Вас, ни на Ваши поцелуи. Мне казалось, что я могу обмануть самого себя, но у меня еще есть остатки совести.
— Что заставляет Вас чувствовать себя виноватым? Насильно Вы меня здесь не держите. Не заставляйте любить Вас против моей воли.
— Этого недостаточно.
— Но я в самом деле люблю Вас, — прошептала я, испугавшись, что он исчезнет из моей жизни, оставив меня стоять здесь и наблюдать, как он уходит безвозвратно, как серый туман ускользает из рук ребенка, пытающегося задержать его в ладонях.
Он вздохнул и покачал головой.
— Идите спать, Джессами. Я действовал слишком поспешно, теперь мне нужно подумать. Но сейчас уже поздно, мы оба расстроены. Утром мы все обсудим.
Он повернулся ко мне спиной, пересекая всякую попытку протеста.
Нехотя я вышла из кабинета.
Проснулась я рано, рассвет еще не наступил, но свинцовое серое небо уже начинало светлеть. Новый день не вселял надежд, тяжелый туман, как и накануне, покрывал землю, порывы ветра заставляли дребезжать стекла.
Лежа под теплыми одеялами, я пыталась проанализировать вчерашний разговор с Тристаном. Что за дьявол вселился в него? И неужели он допустит, чтобы эти силы нас разделили теперь, когда мы стали так близки? Предстояло ли мне снова вернуться к роли пассивного наблюдателя чужой жизни, к этой полужизни, на которую меня осудили с детства?
Это было невозможно.
Тристан разбудил меня от долгого сна, вдохнул желание жить, зажег во мне пылкое чувство. Оно рвалось наружу, заставляя находить нужные слова и действовать, чувствовать, что я живу, требовать от жизни то, на что я имела право. Если раньше меня устраивала роль созерцателя, то теперь все изменилось. Я не могла позволить отнять у меня то, что он сам научил желать.
Это решение доставило мне глубокое удовлетворение. Оно придало силы, я встала, и новый день больше не казался мрачным и унылым. Нужно было идти к Клариссе, я не хотела, чтобы она увидела пустую комнату, когда проснется, и вспомнила ужасы прошлого. Она, как и ее отец, нуждались в моих обновленных силах, моей решимости помочь им излечиться от недугов. Впрочем, и мне их любовь была необходима не меньше.
Поспешно одевшись, я вышла в коридор. Там никого не было, окна еще были затемнены и в галерее, и в другом конце этого крыла. Еще добрых полчаса Мэри не приступит к исполнению своих повседневных обязанностей.
Из-под двери Клариссы пробивался слабый свет. Я тихо вошла и огляделась. На ночном столике слабым огнем горела лампа, в качалке спала миссис Пендавс, откинув голову назад и открыв рот. Грудь ее ритмично вздымалась и опускалась.
Сначала у меня было желание разбудить ее, чтобы она могла поспать в своей постели, но я поняла, что, проснувшись, она сразу же примется за дела, и решила не беспокоить, дать ей возможность отдохнуть.
Взглянув на Клариссу, я заметила, что она наблюдает за мной, слегка улыбаясь.
— Доброе утро, Джессами, — прошептала она. — Уже утро?
