Робин Шоун - Любовник
Дрожь у нее внутри нарастала.
— Ты хочешь меня убить. — Она взглянула в фиалковые глаза и вспомнила шляпную булавку и его пенис в своей слюне.
— Я обещал, что никогда не причиню тебе вреда.
— Граф сказал, что ты убил своих родных.
— А тебя он в чем обвинил, Энн?
Она не хотела отвечать, но слова сами сорвались с ее языка:
— В том, что я убила свою мать.
— Ты в самом деле ее убила?
Энн ударила его по щеке — она, которая ни на кого никогда не поднимала руки. Пощечина гулко отозвалась в маленькой ванной. Плоть коснулась плоти только для того, чтобы причинить боль. Значит, она тоже могла!
Энн в ужасе прижала ладонь ко рту. Пальцы кололо, словно в них воткнули сотни маленьких иголочек. Под щетиной на его левой щеке алели четыре отпечатка. На Энн полыхнуло фиалковым пламенем.
— Мы собрались на пикник, на берег моря: мать, отец, три мои младшие сестры и я. Мне исполнилось одиннадцать лет, и я готовился к вступительным экзаменам в Итон. Отец пошутил, что я уже мужчина и должен возить его, а не он меня, и передал мне вожжи. Но вожжи оборвались, и кони понесли — по полю, прямо к краю обрыва. Дядя появился верхом, он не попытался подхватить под уздцы коренную и остановить экипаж, а посторонился с дороги. Тогда мать схватила меня и швырнула ему. Его лошадь попятилась и сбросила нас обоих. Он получил удар копытом, а я лежал и смотрел, как экипаж полетел с обрыва. Дядя отнял у меня все, но я не позволю ему отнять еще и тебя.
У Энн опустились руки. Она поняла, что вожжи разорвались не сами по себе.
— Это он их убил.
— Полагаешь? — Брови Майкла иронически изогнулись. — А может быть, все-таки несмышленыш не справился с лошадьми и отправил родных в пропасть?
Вина — оборотная сторона любви.
— Вожжи были подрезаны, — решительно проговорила Энн.
— Где теперь эти вожжи? Никаких доказательств. Графом был он. Отец — младший брат. Старшему брату нет никакого смысла убивать младшего.
У Энн на этот счет не оставалось никаких сомнений.
— Он ненормальный.
Майкл саркастически улыбнулся:
— Про дядю можно сказать все, что угодно, но только не то, что он ненормальный. Я тебе не лгал, кроме одного раза. Я знал, кто ты такая, еще до нашего первого свидания. А потом волновался, думал, не оттолкнут ли тебя мои шрамы. Но ты оказалась именно той женщиной, которую я ждал. Ты жаждала меня, а я жаждал мести. Но твоей страсти я жаждал гораздо сильнее. Мне не терпелось тебя обнимать, удовлетворять твои желания. Ты домогалась меня, моего тела. Скажи, разве тебе было безразлично то, что мне нравилось? Так что еще вопрос, кто кого использовал.
Энн задохнулась от несправедливости обвинения.
— Я не ставила под угрозу твою жизнь.
— Ты поставила под угрозу свою жизнь, когда вышла с незнакомым мужчиной из дома свиданий. Есть садисты, которым нравится мучить, есть садисты, которым нравится убивать.
На мгновение Энн забыла о своих страхах, о притаившемся в теле желании, но спор с Майклом возродил все снова.
Ужас. Голод. Непомерные плотские аппетиты, как сказал граф. «Опасное наслаждение. Ваше вожделение привело пас к этому. Если бы вы умели обуздать свои плотские аппетиты, то остались бы в Дувре, и ничего бы не случилось. Если бы мой племянник умел обуздать свои плотские аппетиты, он остался бы в Йоркшире, и тоже ничего бы не произошло»,
Но она уехала из Дувра, а Майкл Стердж-Борн не остался в Йоркшире.
И вот как все обернулось.
Майкл отступил в сторону. Энн бросилась вон из ванной. Нет, она не сделается жертвой своих желаний.
Одежда, которую она расшвыряла в спальне, исчезла. Матрас покрывала белая простыня. Подушки в вышитых наволочках тщательно взбиты. Покрывала аккуратно сложены в ногах кровати. В камине стиля Адама билось и потрескивало желтое пламя. Рядом с газовой лампой на тумбочке стоял серебряный поднос.
Энн в смущении застыла, в воздухе витал сладкий аромат шоколада.
Ворсистый хлопок вытер ей щеки, мокрые волосы оказались заключенными в полотенце. Энн резко отпрянула и обернулась. Майкл крепко сжимал влажное полотенце, но фиалковые глаза смотрели настороженно, внимательно, хищно. По его лицу скользили голубые тени.
Она проводила пальцем по его щеке, пока он спал, целовала красивые губы. И даже не знала, кого ласкала.
Мишеля или Майкла.
Сердце громко забилось у нее груди.
— Я тебя не хочу.
Майкл демонстративно потянулся к полотенцу, которое она прижимала к груди. Энн не убежала и не стала сопротивляться.
— А если и хочу, то только из-за серебряных шариков.
— Я знаю.
Полотенце скользнуло вниз и упало к ее ногам. Энн сжала кулаки, чтобы побороть унижение, когда он принялся ее разглядывать: бедра, темные волосы на лобке, живот, грудь. Каждый кусочек кожи, которого когда-то касался.
Энн почувствовала, как отвердели ее соски, и не стала себе лгать, что это от холода.
— Я тебе заплатила, — резко проговорила она.
Их глаза встретились, фиалковое пламя обожгло ее.
— Дело не в твоем желании. — Энн ненавидела себя за то, что говорила, ненавидела его, ненавидела графа, который разрушил ее единственное счастье. — На твоем месте это мог сделать любой мужчина.
Огонь в его глазах потускнел, обожженные ладони охватили ее щеки.
— Я знаю.
Энн открыла было рот, чтобы извиниться и взять обратно свои слова, но ей помешали его губы, которые оказались мягче лепестков розы, и щетина на подбородке, которая царапала кожу, как наждачная бумага.
Именно этого она жаждала в его объятиях — его объятий. Молила Бога, чтобы он ее спас, а теперь отвергала его.
— Не сопротивляйся, Энн, иначе я привяжу тебя к кровати. Не заставляй применять силу, позволь помочь… Энн не могла пересилить в себе враждебность.
— Как ты помог леди Уэнтертон? Ты ее тоже привязывал к кровати?
Обожженные пальцы впились в ее волосы.
— Нет, но Бог свидетель, жалею об этом. Быть может, она бы осталась в живых. Но она не разрешила к себе прикасаться, и я подчинился ее желаниям. Я думал, время ее излечит, но она умерла.
Ее отняли у него, как отняли раньше родных. Вода по-прежнему катилась у нее по спине и собиралась лужицей у ног, а губы опалял жар его тела.
— Я не собираюсь кончать с собой.
— Есть разные вилы смерти.
Майкл гладил ее губы своими губами, но жар его тела не прогонял царивший в ее душе лед. Энн хотелось одного — выплакаться. Чтобы не осталось ни желания, ни страха. Она не закрыла глаза и видела в его зрачках свое отражение — некрасивую, бледную женщину в плену у страсти.
Энн вздохнула и опустила веки. Его язык прорвался в ее рот, потрясение от этого вторжения прокатилось до самого низа ее живота.
