Дорин Малек - У алтаря любви
Так тому и быть. Она довольна: Марк уже в Элизиуме[37] – и они встретятся там.
Юлия только сожалела о будущем: положив руку на еще плоский живот, задумалась о их ребенке, растущем там и обреченным погибнуть, еще не родившись, – его родители согрешили.
Зная, что ее подвергнут публичному осмеянию, она не чувствовала себя грешницей – ей было все равно: вечера, проведенные в объятиях Марка, стоят тех лет, которые у нее собираются отнять, уверенная, что Марк перед смертью чувствовал то же самое.
Юная узница отошла от окна, задумавшись о тех заключенных, которые, возможно, как и она, стояли вот здесь: священники, нарушившие клятвы, злоупотреблявшие своими привилегиями, использовавшие за взятки свое влияние; заключенными этой кельи многие годы были всегда мужчины, и никого из них не ждала участь, выпавшая на ее долю.
К чему ей готовить себя, когда ее похоронят живьем? К медленному, страшному удушью, как многие считают? Или приятному забвению, будто тонешь? Может быть, к постепенному засыпанию с потерей сознания, которое, в конце концов, и закончится смертью?
Кто знает.
Солнце начало подниматься, а суд состоится в полдень, Юлия понимала, что никто ей не поможет: Марк мертв, дед скрылся, бежав из страны, а даже если бы и остался, то отказался бы от нее, опозорившей его знатный древний род. Ларвия, несомненно, что-то предпринимает, возможно, кого-то попытается подкупить, действуя за кулисами. В то же время ей было ясно, что совершившей преступление, ужаснувшее всех, нельзя надеяться на спасение.
У опозоренной весталки нет друзей.
Присев на край постели, она положила руки на колени и, сцепив пальцы, стала вспоминать, как в первый раз увидела Марка, такого красивого, высокого, гордо стоявшего рядом с Цезарем; один его взгляд обдал ее нестерпимым жаром.
Приятные мысли скрасят время до полудня.
* * *Ларвия поднялась, когда Вериг появился в гостиной, подождала, пока он закроет за собой дверь.
– Удалось достать? – нетерпеливо спросила она. Телохранитель достал из кармана туники небольшой пузырек, который она быстро схватила, зажав в руке.
– Что это?
– Сирийский яд, или мышьяк, как называют его греки. Действует очень быстро, твоя сестра не будет страдать, если выпьет его сразу после погребения.
– Ты купил его у Париса?
– Нет, его не было дома, и никто не знает, где он. Продал его второй врач Антистий, живущий па этой же улице. Тебе разрешили повидаться с Юлией?
Ларвия печально покачала головой.
– Эта старая книжица Ливия Версалия строго следует букве закона и никого к ней не впускает. Я долго говорила с ней, но ничего не добилась. Также ничего не получилось не только с ней, но и с остальными: последние десять лет в городе можно было всех купить, но на этот раз деньги оказались бесполезны, даже не удалось подкупить писца, чтобы получить копию выдвинутого против Юлии обвинения.
– Все боятся, Ларвия: правительство гарантирует жрицам-весталкам особые привилегии, народ относится к ним с глубоким почтением и благоговением, а твоя сестра поставила их в трудное положение, которое они попробуют исправить ценой ее жизни.
– Ей и в голову не приходило ставить кого-то в смешное положение, просто влюбилась, – тихо произнесла Ларвия.
– От Деметра есть какие-нибудь сообщения? – поинтересовался Вериг.
– Нет. Но он – моя единственная надежда. И если у него ничего не получится, передам яд Юлии, хотя невыносима сама мысль, что сестра будет задыхаться, кричать, скрести ногтями каменные стены своей могилы, – она замолчала, закрыв рот рукой, Вериг прижал ее к себе.
– Найду способ передать ей яд, – заверил он. – Тебя они знают как сестру, меня – нет. Что-нибудь придумаю, не беспокойся об этом.
Ларвия взглянула на него с благодарностью.
– Когда начинается суд? – спросила она.
– Объявление вывешено на форуме, – сообщил Вериг. – Как только служитель объявит полдень, ее выведут из резиденции первосвященника.
Ларвия наклонила голову к его плечу, и он еще теснее прижал ее к себе, целуя волосы.
– Может, во всем виновата я? – прошептала она. – Наверное, следовало отговорить ее, предостеречь, не разрешить встречи?
– Не вини себя. Тебе не дано остановить их, как и предотвратить то, что произошло между нами, – это неизбежность.
– Судьба, – произнесла Ларвия.
– Да.
– Странно слышать, что галл говорит о судьбе, – добавила она, грустно улыбаясь.
– Почему? Неужели считаешь это только привилегией римлян?
– Передай яд Марго, – сказала вдруг Ларвия, отстраняясь от него. – Как рабыне Юлии, ей будет разрешено находится рядом с ней до самого конца, а значит, она сможет незаметно передать яд.
– Ты уверена, служанка не откажется? – засомневался Вериг.
Ларвия кивнула, уверенная в этом.
– Пора уже собираться, – мягко напомнил Вериг. Ларвия снова преподнесла руку ко рту.
– Как жалею, что приходится идти туда, и казню себя за все случившееся.
– Нужно пойти туда, – возможно, это последняя встреча с сестрой, – ответил он. – Будь смелой ради нее.
– Я совсем не смелая.
– Нет, смелая. И никто не знает это лучше, чем я. А теперь иди, – Вериг подтолкнул ее к спальне, и, бросив на него последний взгляд через плечо, она вышла.
Он смотрел ей вслед – долго и печально. Сегодняшний день, кажется, обещает быть долгим.
* * *Весеннее солнце светило ярко, когда из резиденции первосвященника вывели Юлию, и под охраной испанских стражников повели к ростре, специально возведенной сегодня утром для слушания дела. Процессию завершали Сура, понтифик, и Ливия Версалия в торжественном одеянии Верховной Жрицы девственных весталок. Там их уже ожидал консул Марк Антоний, который должен был окончательно решить судьбу несчастной.
Собравшая толпа с нетерпением ожидала редкого представления: римляне, воспитанные на кровавых гладиаторских боях и ужасающих казнях поверженных врагов, отдаваемых на растерзание диким зверям, с нетерпением ожидали казнь девственной весталки: сам факт, что именно девственность явилась причиной суда, придавало событию особую остроту.
Остальные весталки в одеяниях шафранового цвета, сидели рядом с рострой и должны были наблюдать суд над своей сестрой – в конце концов, это могло произойти с каждой из них.
Ропот прошел по толпе при появлении вдали тонкой фигурки Юлии; она приближалась – ее можно было рассмотреть лучше, и случилось самое непредвиденное.
Толпа замолчала: зрители, пришедшие поулюлюкать, посмеяться, увидев ее со связанными впереди руками, золотисто-рыжими волосами, струившимися по узким плечам, в простой белой рубашке вместо пышных одеяний, забыли о своих недавних намерениях.
