Осип Назарук - Роксолана: королева Востока
— А вы, мама, что сказали?
— А что, я, дочка, еще могла сказать! «Не хочу, — говорю, — ничего даром! Спасибо, но не хочу, ведь с чего бы вам мне что-то даром давать?»
А они отвечают: «Вы думаете, что это таки совсем даром будет, если ваша дочь там? Ну, ну, славно же вы рассудили! Мы, ясное дело, от вас ничего не хотим. Да и от вашей дочери ничего не хотим, ведь она сама все даст».
Другой же добавил: «Да нам она и давать ничего не должна. Пусть только в турецкой земле за нас слово замолвит, чтобы нам препон в торговле не чинили. Нам больше не нужно ничего, больше мы и не требуем». — «Ну а если это не моя дочь? — говорю. — Вы тогда что мне? Деньги за дорогу потребуете?» — «Пани, кто вам такое говорит?» — «Сейчас не говорите, а потом, может, и скажете». — «Мы вам сейчас расписку напишем в том, что ни сейчас, ни потом ничего от вас не потребуем. Ну? Хорошо?»
«Боюсь я вашей расписки, — отвечаю. — Моя нога в суд еще не ступала, да и пусть туда нога честного человека не ступает. Бог знает, что вы там в той расписке напишете, а потом ходи по судам! Судись!..»
«Ну, — говорит старший, — понимаю: суду вы не верите, может, вы и правы: всякие бывают судьи. Но епископу вашему вы таки верите? Если верите, то завтра можете ехать к нему с нами в Перемышль». «Еще и епископу вашими бумагами голову забивать! Мало ли у него своих дел?» — отвечаю. — «Но где же вы видели такого владыку, который бы не хлопотал по делам? И ведь чем он лучше, тем этих дел у него больше! Ибо за каждым человеком следит — на то он и владыка, чтобы хлопотать по делам. Как я купец, чтобы свои дела вести. Думаете, они без хлопот обходятся? Но вы подумайте, — говорит. — мы приедем завтра». Попрощались они и вышли.
А я, дочка, думаю, но думать уже боюсь. И до Перемышля-то неблизко. А до тебя и вовсе дорога, как на тот свет. Далеко и не знаешь, куда идти. Да и знать бы, что к тебе дорога! А то езжай Бог знает куда и зачем. Искать дочь, что замужем за турецким цезарем! Кто придумал такое? Или во сне кому приснилось? А тут и посоветоваться не с кем, только смеяться будут. Еще скажут, что старая ума лишилась и байки за правду принимает. Как жиды ушли, сразу прицепились: «Что, — говорят, — вам жиды сказали?». Я говорю: «Оставьте меня с жидами в покое!
Несут они Бог знает что!»
— Долго вам, наверно, не спалось в ту ночь?
— Да где же там уснешь, дочка? Мне уже казалось, что на тот свет отправлюсь. К утру лишь задремала, когда светать стало. А ты мне приснилась вся в белом, в блестящей короне на голове. А из сердечка твоего каплями красная кровь течет. А ручками ты за сердце схватилась, растирая кровь, а она уже и на пальчиках у тебя… И тяжело вздыхаешь… И такая тоска по тебе меня взяла, что во сне себе сказала: «На все воля Божья! Поеду! Будь что будет!» — И пришли купцы?
— Да пришли, доченька. Переночевали у местного корчмаря и с утра пришли. «Что, — говорят, — едемте в Перемышль. Все равно ближе, чем к вашей дочке». — «Уж поедемте, — говорю, — попробую». — «Ну, — говорят, — раз до Перемышля доедем, то, значит, и до дочери вашей мы доберемся». Всплакнула я, дочка, и поехала с жидами. Еле дошла я до епископских палат, дышать стало трудно. От стыда все больше.
— А чего же стыдиться?
— Доченька, доченька! Если неправда — стыдно, если правда — грешно. За чужую веру замуж выходить, свою оставлять.
Настя закрыла лицо руками и не сказала ни слова. Мать поняла, что это ее задело. Она продолжила рассказ:
— Правда, ласково принял меня владыка, слова с презрением не сказал. Слышал, говорит, про тебя. Но не был он уверен, правда это или нет? Всякие ведь небылицы рас сказывают про татарских пленниц. Выслушал жидов, поговорил со мной и сказал: «Всякое случается по Божьей воле, пусть же Он благословит вас в дальнюю дорогу! Без Его воли никто вам ничего не сделает!» И благословил меня.
На душе полегчало.
— Ну а что с распиской? Что они обещали, и что случилось?
— Позвал владыка двух духовников и сказал им переписать все то, что говорили жиды, которые берут на себя все расходы в пути до самого Царьграда и назад, до места, откуда меня взяли. И что они отказываются от возмещения, моя ли дочь там окажется, или нет, захочет она заплатить, или не захочет. Написали, подписали, зачитали мне, потом епископу отнесли, запечатали и в епископских актах спрятали. А жиды при них мне кое-что на дорогу вручили, и так радовались, что жутко стало. Всех я поблагодарила, зашла в храм Божий, дала что могла нищим, хоть и сама небогата, и в Божий путь пустилась, в далекую дорогу.
Тут мать Насти вздохнула, перекрестилась, словно снова начинала свой путь и хотела рассказывать дальше. Но тут прислуга внесла плоды и шербет. Низко поклонилась и вышла.
— Есть ли у тебя Настя, хоть одна из наших среди челяди? — спросила мать.
— Есть, мама, есть. Гапой зовут. Приняла ее, когда случилось тут кое-что.
— Кое-что? Верно с теми черными, они такие страшные, аж смотреть боязно.
— Те черные — люди не страшные, только привыкнуть к их виду надо. А кое-что и правда случилось, везде ведь что-то делается. Но об этом позже. Времени у нас вдоволь, а пока прошу подкрепиться.
— Не могу я ни есть, ни пить, — сказала мать. — Пока не закончу, пока из своего сердца не донесу хотя бы главное, из того, что пережила по дороге, пока добиралась до тебя, доченька. Находилась же я!
И, не помня, что сказала она только что, начала подносить к губам бокал с шербетом. Потихоньку отпивая, она говорила:
— Хорошее тут у тебя питье, а как же иначе… Пустилась я в Божий путь. Пока нашими краями ехали, то будто дома муж был, чуяла, хоть и не знала я тех мест. Приехали мы в Карпатские горы. Там, доченька, так ели пахнут, что сердце радуется. А трава как шелк на тебе, такая красивая, такая хорошая, так пахнет! Потом въехали мы в венгерский край, и чем дальше, тем нашего языка было меньше слышно. Но красивый это край. Так и видишь на нем Божью руку! Но пьют там, деточка, пьют! Хуже чем в Польше. Вдоль дорог я там только и видела, что пирушки да попойки. Дотанцуются они до чего-то, доченька, всегда так бывает с теми, кто много танцует. А жиды везде как дома. Везде своих найдут и везде им дорога открыта, и всюду со всеми говорят — с нашими ли, с поляками ли, с мадьярами ли, немцами ли, с турками ли. Диву даешься.
— И почитали они вас, мама, в пути?
— Почитали, доченька, это правда. Лучше были, чем временами наши бывают. Никакого зла они мне не причинили, все что нужно у меня было. Только раз я из-за них страху натерпелась. Было это так: Только переехали мы большие угорские равнины и въехали в края, где твой муж правит, — говоришь, добрый он?
— Очень добрый, мама. И мудрый, и справедливый, и ни в чем мне не отказывает. Лучшего и быть не может.
