Роксана Гедеон - Валтасаров пир
Я резко встала, полагая, что пора положить этому конец, за мной поднялись с мест все остальные.
Я подошла к Казоту и взволнованно сказала ему:
– Дорогой господин Казот, довольно, прошу вас! Вы слишком далеко зашли в этой мрачной шутке и рискуете поставить в весьма неприятное положение и общество, в котором находитесь, и самого себя.
Казот ничего не ответил и, в свою очередь, поднялся, чтобы уйти, когда его остановила госпожа де Граммон, которой, как ей было это свойственно, хотелось обратить все в шутку и вернуть гостям хорошее настроение.
– Господин пророк, – сказала она, – вы тут нам всем предсказывали будущее, что ж вы ничего не сказали о самом себе?
Некоторое время он молчал, потупив глаза.
– Мадам, – произнес он наконец, – приходилось ли вам когда-нибудь читать описание осады Иерусалима у Иосифа Флавия?
– Кто же этого не читал?
– Так вот, во время этой осады, мадам, свидетельствует Иосиф Флавий, на крепостной стене города шесть дней подряд появлялся некий человек, который, медленно обходя стену, возглашал громким, протяжным и скорбным голосом: «Горе Сиону! Горе Сиону!» «Горе и мне!» – возгласил он на седьмой день, и в ту же минуту тяжелый камень, пущенный из вражеской катапульты, настиг его и убил наповал.
Сказав это, Казот учтиво поклонился и вышел из гостиной.[20]
3Я прочла всего лишь несколько страниц нового романа Маккензи «Жюли де Рубинау» и захлопнула книгу. Читать здесь было совершенно невозможно. Вокруг меня, на лужайке, окаймляющей голубые разливы Маленькой Венеции, непрерывно разговаривали придворные завсегдатаи – рассказывали анекдоты, смеялись, острили, сплетничали. Во Франции царило возбуждение: здесь, в маленьком кругу аристократов, как всегда, настроение было легкомысленным и веселым. Ну, может быть, всего лишь с маленькой долей горечи…
– Политика, сплошная политика! – посетовала принцесса де Роган. – Мужчины разучились говорить обо всем, кроме этого.
– Верно, – подхватила я, – из-за этого весь весенний сезон был неимоверно скучным.
Сейчас было 6 мая 1789 года, и невиданная зима давно кончилась, как кончается все на свете. Правда, только к концу февраля лед на Сене тронулся. К концу марта растаял весь снег. А потом зазеленели первые листья. Нынче, в мае, было уже почти жарко.
Весной начались выборы в Генеральные штаты. Женщины в выборах не участвовали, но это не значит, что они жили в неведении; всюду – в галереях, на балах, приемах и за карточными столами, говорили только о Генеральных штатах.
Странная, таинственная и неведомая прежде сила под названием Tiers état – третье сословие – всплыла на поверхность. Первое сословие представлялось духовенством, второе – дворянством, а вместе их было избрано в Генеральные штаты 600 человек. Что касается буржуа, то они добились для себя двойного представительства и теперь одни составляли 600 депутатов.
Под знаменем Tiers état объединялись и солидаризировались марсельский банкир и парижский нищий, тулонский судостроитель и бретонский крестьянин, прокурор парламента и добропорядочный булочник. Конечно, это была только видимая солидарность и цели у них были различны. Но все они именовались одинаково – буржуа. И всех их объединяло одно – политическое бесправие. Они хотели прав, гражданского равенства и крупных реформ, которые позволили бы им развернуться и конкурировать с Англией, производя товары и ведя торговлю.
Но как далеки были аристократы, часто не знавшие даже, сколько ливров в луидоре, от этих интересов!
А на улицах Парижа…
На улицах Парижа самой популярной была песня какого-то Марешаля о третьем сословии:
Хоть наш удел – повиновенье,
Но будет час,
Когда все наше раздраженье
Падет на вас.
Ведь голова у нас, дворяне,
Не так пуста,
Так берегитесь же заране
Вы Tiers état!
Уже с начала апреля вокруг столицы образовывались банды, ищущие прелестей бродячей жизни. Головорезы, воры и бродяги, которые этой весной значительно увеличились в количестве, шли в Париж и скапливались там, как вода в сточной трубе, для того чтобы нищенствовать, шататься и бездельничать; и один вид этих людей возвещал, что следует бояться всего самого дурного.
Версаль тоже был охвачен суматохой. Она царила даже не во дворце, а во всем этом маленьком городе, где были переполнены все постоялые дворы и гостиницы, где каждая квартира теперь сдавалась внаем за неслыханную цену, где люди, желающие наблюдать диковинную церемонию открытия Генеральных штатов, спали под заборами. Событие и вправду было достаточно редким. В последний раз Генеральные штаты созывались в 1614 году, при Людовике XIII, и, разумеется, этого уже никто не помнил.
К королю было невозможно подступиться. Во всеобщей суматохе он был занят принятием бесчисленных депутаций и разными другими государственными заботами. Мария Антуанетта тоже не показывалась на людях. Наследник престола, шестилетний мальчик, был тяжело болен. Королева все дни проводила у его постели, и пышные церемонии, выпавшие на начало мая, были для нее настоящим испытанием. Всем бросались в глаза ее растерянность и неуверенность.
3 мая, в день святого духа, король принимал депутатов в Версале – сначала духовенство, потом дворянство и, наконец, третье сословие. Каждая когорта депутатов произносила приветственную речь, но, поскольку обычай прежних времен требовал, чтобы буржуа, приветствуя короля, стояли на коленях, то решили, что приветственная речь от третьего сословия не будет произнесена.
4 мая по Версалю разнеслись звуки церковного благовеста. Никогда еще этот город не видел таких людских толп – кроме депутатов и двора сюда притащился, кажется, весь Париж. Люди сидели на крышах, высовывались из окон, используя любую возможность, чтобы поглазеть на то, как двор отправится в собор Нотр-Дам-де-Версаль на торжественную мессу – слушать «Veni creator spiritus».[21]
Версальский двор, вероятно, в последний раз демонстрировал свой блеск и роскошь. В десять часов утра королевский кортеж выехал из дворца. Впереди в алых ливреях мчались пажи, а за ними – сокольничие, держа птиц над головой. После этого показалась золотая карета короля, влекомая лошадьми в золотой сбруе и с яркими султанами на головах. Солнце сверкало в прозрачных окнах кареты, за которыми виднелся профиль Людовика XVI и лица еще двух принцев – графа Прованского и графа д'Артуа. За королевской каретой бодро гарцевали герцоги Беррийский и Ангулемский, сыновья графа д'Артуа, – самому старшему из них еще не было четырнадцати. Радостный крик «Да здравствует король!» потряс бескрайние толпы людей. И те же люди мрачно молчали, когда вслед за королем проследовала карета Марии Антуанетты с принцессами. Таким же молчанием были встречены и остальные экипажи, в которых ехали прочие королевские родственники, придворные дамы и аристократы.
