Эмили Бронте - Грозовой перевал
А вы, сэр, что думаете? Счастливы такие люди на том свете? Много бы я дала, чтобы узнать…
Я не стал отвечать на вопрос миссис Дин, который показался мне несколько еретическим. Она продолжала: «Боюсь, что, если проследить все течение жизни Кэтрин Линтон, невелика надежда на такое ее посмертное счастье, но давайте оставим ее душу промыслу ее Творца.
Хозяин, казалось, забылся сном, – продолжила она свой рассказ, – и сразу после рассвета я выскользнула из комнаты, чтобы подышать свежим воздухом. Слуги решили, что я пытаюсь стряхнуть с себя сонливость после ночного бдения, но на самом деле мне нужно было увидеть мистера Хитклифа. Если он всю ночь провел под лиственницами, как обещал, то не мог знать, что случилось в усадьбе, разве что обратил внимание на слугу, мчавшегося вскачь с поручением в Гиммертон. Если же он подобрался ближе к дому, то по мельтешению огней и хлопанью наружных дверей мог бы догадаться, что внутри дела плохи. Я хотела найти его и в то же время боялась. Я понимала, что мне придется сообщить ему ужасную новость, и хотелось с этим быстрей покончить, но как это сделать, я не знала. Он был в условленном месте, вернее на несколько ярдов дальше, в глубине парка. Он стоял, прислонившись к старому ясеню – голова непокрыта, волосы намокли от росы, собравшейся на ветках с нераскрывшимися почками и падавшей прямо на него. По всему было видно, что он давно так стоит, потому что рядом, меньше чем в трех футах от него, кружила парочка дроздов. Птицы были заняты строительством гнезда и не обращали на него ни малейшего внимания, как будто бы он был стволом дерева. Дрозды улетели при моем приближении, а он поднял на меня глаза и заговорил:
– Она мертва! Я ждал тебя здесь не для того, чтобы это услышать. Убери носовой платок, не смей хныкать при мне. Будьте же вы все прокляты! Она мертва, и ей не нужны ваши слезы!
Я плакала больше по нему, чем по ней, потому что иногда мы жалеем тех, кто не ведает пощады ни к себе, ни к другим. Едва глянув ему в лицо, я поняла, что он уже знает страшную правду, и была настолько глупа, что подумала: «Он смирился в сердце своем и молится…», потому что губы его шевелились, а взгляд был устремлен в землю.
– Да, она умерла! – ответила я, подавляя рыдания и вытирая слезы. – Умерла и вознеслась в царство небесное, где каждый из нас сможет ее повстречать, если внемлет предостережению и оставит дурные пути свои во имя стези добра…
– Ну и удалось ли ей «внять предостережению»? – вопросом прервал меня Хитклиф, попытавшись усмехнуться. – Она умерла как святая? Почила в мире? Расскажи мне всю правду, как… как она…
Он попытался произнести ее имя, но не смог. Сжав зубы, он молча сражался со своей скрытой болью, отвергая любые проявления моего сострадания немигающим свирепым взглядом.
– Как она умерла? – сумел он наконец проговорить. При этих словах он покачнулся и, несмотря на свою внешнюю несгибаемость, все-таки вынужден был прислониться к дереву, ища опоры. Борьба с терзавшей его мукой привела к тому, что он задрожал с головы до кончиков пальцев.
«Несчастный! – подумала я. – У тебя сердце и нервы как у любого другого человека, почему же ты пытаешься скрыть их? Гордость твоя не ослепит Господа! Ты искушаешь его насылать на тебя испытания до тех пор, пока ты не унизишься до крика боли!»
Вслух же я сказала:
– Она скончалась тихо, как агнец! Она вздохнула и вытянулась, совсем как ребенок, который просыпается и опять проваливается в сон. А через пять минут я почувствовала, что сердце у нее перестало биться.
– Скажи мне, она… она ни разу не называла мое имя? – спросил он нерешительно, как будто боялся, что, отвечая на этот вопрос, я открою такие подробности ее кончины, услышать которые ему нестерпимо.
– Она так и не пришла в себя, никого не узнавала с той самой минуты, когда вы ее оставили, – сказала я. – Нынче она покоится с улыбкой просветления на лице. Последние ее мысли были о милых ее сердцу днях детства. Жизнь ее закончилась тихим сном – пусть же ее пробуждение в ином мире будет столь же благостным.
– Благостным?! Как бы не так! – воскликнул он, бешено топнув ногой и застонав в приступе неукротимой ярости. – Пусть проснется в мучениях! Она все-таки сумела обмануть меня, ускользнуть от меня! Где она, где ее душа? Нет, не там, не на небесах… но и не погибла… где же она? Ты сказала, что тебе нет дела до моих страданий, а я нынче молю об одном, – и буду повторять эти слова, пока язык мой не отсохнет, – Кэтрин Эрншо, да не будет тебе покоя, пока я жив! Ты сказала, что я убил тебя – так преследуй меня, не давай мне отдыха! Я знаю, убитые преследуют своих убийц, призраки и вправду бродят по земле. Останься со мной навсегда… прими любой облик… сведи меня с ума! Но только не оставляй меня в этой бездне, где я не могу найти тебя! Боже, нет у меня больше слов! Кэтрин, жизнь моя, душа моя, не могу я остаться без тебя!
Тут он начал биться головой об узловатый ствол дерева, а потом… нет, не закричал, а завыл, закатив глаза, как дикий зверь при последнем издыхании, пораженный ножами и копьями охотников. Я увидела, что кора дерева уже запятнана кровью, его лоб и рука тоже в крови: возможно, сцена, свидетельницей которой я оказалась, была повторением того, что происходило здесь всю ночь. Ужас мой был так велик, что я почти не могла сострадать этому человеку, но и уйти не решалась. Но едва он овладел собой и заметил, что я за ним наблюдаю, он тут же громовым голосом велел мне убираться прочь, и я подчинилась. Ни успокоить, ни утешить его я не могла – это было не в моей власти!
Похороны миссис Линтон были назначены на следующую пятницу после ее кончины. До этого гроб с ее телом стоял открытый, усыпанный цветам и душистыми травами, в большой гостиной. Линтон проводил подле него дни и ночи, не зная сна, и – скрытно для всех, кроме меня, – неподалеку был и Хитклиф, ночи напролет таившийся в парке без сна и отдыха. Я не встречалась с ним, но понимала, что он хочет войти в дом, если представится случай. И вот во вторник, когда только что стемнело и мой хозяин, уже не державшийся на ногах от слабости, вынужден был оставить свое бдение у гроба на несколько часов, я пошла и отворила одно из окон. Я была тронута верностью Хитклифа и решила дать ему возможность сказать последнее прости бренным останкам своего кумира. Он не преминул этой возможностью воспользоваться, но сделал это быстро и со всей осторожностью, не выдав своего присутствия ни малейшим шумом. Я бы и не догадалась, что он приходил, если бы складки ткани на подушке, где лежала голова покойной, не примялись, и если бы на полу не лежал локон светлых волос, перевязанных серебряной нитью. Когда я присмотрелась к нему внимательнее, то поняла, что его достали из медальона, висевшего на шее Кэтрин. Хитклиф его открыл и выбросил содержимое, заменив его прядью своих собственных темных волос. Я подобрала выброшенный локон, переплела обе пряди вместе и спрятала их обратно в медальон.
