Уильям Коллинз - Опавшие листья
Душа его была взволнована разными мыслями, кроме мысли о Салли. Он думал о своем будущем, омраченном сомнительным брачным сговором. Оставшись наедине с Руфусом к концу вечера, он не понял, истолковал в дурную сторону симпатию, с которой относился к нему добрый американец. Их спальни были близко одна к другой. Руфус слышал, как он беспокойно ходил взад и вперед и время от времени разговаривал сам с собой. Несколько минут спустя все стихло. Он, очевидно, устал и лег отдохнуть, что было для него весьма необходимо.
На следующее утро он получил от мистрис Пейзон несколько строк, извещавших его о здоровье Салли и обещавших через день или два снова уведомить о ней.
Успокоенный добрыми вестями и подкрепившись долгим сном, Амелиус около полудня отправился со своим обычным визитом к Регине. Он был уверен, что в этот ранний час никто не помешает их свиданию. Она приняла его спокойно и серьезно и пожала руку его нежнее обыкновенного. Он ожидал жалоб на то, что не был накануне, и выговоров за свое публичное появление на кафедре в качестве социалиста. Из снисхождения ли, или вследствие озабоченности каким-либо другим более важным обстоятельством, только Регина не касалась ни того, ни другого предмета.
– Мне очень отрадно видеть вас, Амелиус, – сказала она, – меня так тревожит положение дяди, и я утомилась от своих собственных мыслей. Что-то случилось неприятное в его делах. Он ходит в Сити раньше и возвращается оттуда позднее обыкновенного. Когда он приходит домой, то не говорит со мной, а запирается в своей комнате. У него был такой измученный и суровый вид, когда я подавала ему утром завтрак. Вы знаете, что он директор одного из новых банков? Вчера было что-то в газетах о банке, что его страшно расстроило. Как только он прочел эти строки, оставил свой кофе и ушел в банк, не позавтракав. Мне не следовало бы тревожить вас этим, Амелиус, но тетка моя не принимает никакого участия в делах мужа и мне будет легче, если я поговорю с вами о моем беспокойстве. Я спрятала газету, посмотрите, что пишут там о банке, и расскажите мне, если поймете, в чем дело.
Амелиус прочел указанный ему параграф. Он так же мало смыслил в банковских делах, как и Регина.
– Насколько я понимаю, – сказал он, – здесь речь идет о деньгах, не правильно выданных акционерам. Как это случилось, не понимаю.
Регина, совсем не удовлетворенная, переменила предмет разговора. Она спросила Амелиуса, нашел ли он жилье, услышав, что все его поиски оставались пока безуспешными, она открыла свой рабочий стол и вынула оттуда карточку.
– Брат одной из моих школьных подруг женится, – сказала она, – у него прелестный небольшой коттедж поблизости Регент-Парка, и он хочет продать его со всей обстановкой. Не знаю, захотите ли вы приобрести свой собственный дом. Сестра его просила меня раздавать эти карточки с адресом и подробностями. Вы, может быть, по дороге зайдете посмотреть коттедж.
Амелиус взял карточку. Женственная сдержанность и скромность Регины, ее спокойный голос, грация ее движений производили очень приятное впечатление на его душу после тревог и беспокойств последних суток. Он смотрел, как она ловко работала, склонившись над вышиванием, и поближе пододвинул к ней стул. Она улыбнулась, сознавая, что он любуется ею, и с удовольствием принимала это.
– Я охотно купил бы коттедж, – сказал Амелиус, – если б знал, что вы будете жить в нем со мною.
Она серьезно взглянула на него, держа иглу в руке.
– Не будем возвращаться к этому вопросу, – отвечала она и снова принялась за свое вышивание.
– Почему же так? – спросил Амелиус.
Она продолжала работать очень усердно, точно бедная швея, которая спешит заработать кусок хлеба.
– Бесполезно говорить о том, что может случиться лишь спустя долгое время.
Амелиус помешал ее вышиванию, взяв ее за руку. Такое усердие к работе раздражало его.
– Посмотрите на меня, Регина, – сказал он, старательно сдерживая себя. – Я хочу предложить вам сделать обоюдные уступки, я не желаю очень торопить вас, я подожду, но срок должен быть умеренный. Деньги тяжело достаются, моя дорогая, если судить о том по вашему дяде, сколько он выстрадал, пока достиг богатства. Не может ли это служить для нас предостережением вместо того, чтобы служить примером! Неужели вы предпочитаете видеть меня несчастным, и все из-за внешнего блеска. Полно! Полно! Подумаем лучше о себе. Зачем будем мы лучшие дни нашей жизни проводить врозь, когда мы оба свободны и можем быть счастливы вместе. У меня есть еще друг, кроме Руфуса, хороший друг моего отца. Он в прекрасных отношениях со многими высокопоставленными людьми и поможет мне найти должность. Месяцев через шесть у меня прибавится жалованье к моему доходу. Одно милое слово, моя дорогая, скажите, что вы согласны выйти за меня через шесть месяцев.
Неспособна женская натура оставаться нечувствительной к таким мольбам. Она растаяла.
– Желала бы сказать да, мой милый! – отвечала она со вздохом.
– Так скажите! – нежно настаивал Амелиус.
Она снова искала убежища в своей работе.
– Если вы мне дадите время, – промолвила она, – я, может быть, и скажу да.
– Время на что, моя возлюбленная?
– Чтоб переждать, пока мой дядя не будет так тревожиться, как теперь.
– Не говорите о вашем дяде, Регина. Вы так же хорошо, как и я, знаете, что он скажет. Боже милостивый! Почему не можете вы решиться сами? Я ничего не хочу больше слышать о том, чем вы обязаны мистеру Фарнеби, я уже достаточно наслушался об этом в наше последнее свидание. Дорогая моя, пожалейте меня! Имейте хоть один раз свою волю!
Последние слова были оскорблением ее достоинства.
– Мне кажется, слишком жестоко с вашей стороны говорить, что у меня нет своей воли, – отвечала она, – и так же жестоко настоятельно требовать от меня ответа, когда я расстроена.
Явился на сцену неизбежный носовой платок и усилил протест, а слезы очень трогательно показались в прелестных глазах девушки.
Амелиус встал с места и отошел к окну. Последняя ссылка на тревоги мистера Фарнеби истощила его терпение. Она не может забыть своего дядю и его банк, даже когда я говорю ей о нашем браке, – подумал он.
Он изменился в лице при этой мысли. Мгновенно возник в его воображении образ Простушки Салли. Непреодолимая сила заставила его думать о ней, не как о бедной, умирающей с голоду, опозоренной уличной бродяжке, но как о признательной девушке, считавшей за счастье быть его служанкой, упавшей в обморок при одной мысли о разлуке с ним. Сознание собственного достоинства, верность к обрученной невесте восстали в нем против заключения, к которому привели его эти мысли. Он снова вернулся к Регине и заговорил так громко и горячо, что слезы ее замерли от удивления.
