Пэм Розенталь - Служанка и виконт
Мари-Лор оглянулась в поисках укрытия. Но она оказалась на таком участке дороги, где по обе стороны поднимались лишь холмы. До ее слуха уже доносилось дыхание Жака, и она почти чувствовала, как ее хватает костлявая рука. Чуть не свалившись в канаву, Мари-Лор повернулась и сложила на груди руки.
— Ладно, — сказал он. — Почему бы тебе не подойти спокойно ко мне, а не заставлять тащить тебя вверх по холму?
Рот Мари-Лор был забит пылью. Она плюнула ее Жаку в лицо.
— Не подходи ко мне! Не подходи, если не хочешь, чтобы я опять ударила тебя так, как это было прошлый раз, когда ты полез ко мне.
По правде говоря, она не думала, что ей удастся сделать это еще раз. На этот раз она не застанет его врасплох. Однако воспоминание о боли сделало Жака осторожным.
Черт, где же эта телега с мулом, стук которой, как ей показалось, она слышала?
Жак схватил Мари-Лор за плечи. Она попыталась ударить его коленом в пах. Но мешал ее большой живот. Он засмеялся, а затем взвыл от боли, когда она вцепилась ногтями в его щеку. И несмотря на то что она не могла ударить его в уязвимое место, деревянный башмак, нацеленный в лодыжку, имел некоторый успех.
— Сучка, — проворчал он, когда ему наконец удалось завести ее руки за спину, — шлюха аристократа и к тому же бесстыжая! Ладно, когда я затащу тебя на холм, семьдесят восемь ливров будут моими.
Оставалось только кричать. Что она и сделала с большой изобретательностью, выкрикивая в его адрес такие эпитеты, о знании которых даже не подозревала. В крике Мари-Лор звучала вся ненависть к злым людям, так жестоко поступившим с ней; гнев от того, что ее тащат вверх по холму к замку, который она больше никогда не хотела видеть.
Мари-Лор кричала так громко, что совсем заглушила скрип тележки, когда та остановилась за спиной Жака. Она так яростно сопротивлялась, что не услышала протяжный знакомый голос:
— Эй, отпусти ее, Жак, ты делаешь ей больно. Мари-Лор, не переставая кричать, повернула голову, и от изумления звук застрял у нее в горле.
— Батист?
Это действительно был Батист, которого сопровождал худой, строго одетый джентльмен с морщинистыми щеками и маленькими проницательными глазами. Он держал в руках лист плотной белой бумаги с таким видом, как будто тот обладал какой-то магической силой.
— Жан-Мари дю Плесси, — он холодно поклонился изумленному Жаку, — адвокат, состоящий на службе маркизы де Машери и ее супруга виконта д’Овер-Раймона.
— Месье дю Плесси и я как раз выясняли… — начал говорить Батист, но адвокат перебил его:
— … как обстоят дела с некоторыми финансовыми вложениями маркизы в этих местах, — сказал он, — и, кроме того, некоторые юридические вопросы. Но одновременно мы разыскивали эту молодую женщину, которая с моей помощью, возможно, пожелает возбудить судебное дело против определенных лиц за похищение, по крайней мере это так выглядит. Я взял на себя смелость, мадемуазель, — обратился он к Мари-Лор, — составить предварительные бумаги на случай, если вы захотите взглянуть на них.
Жак все еще держал руки девушки, но его хватка ослабла. Мари-Лор вырвалась и подошла к месье дю Плесси посмотреть на бумаги, которые он протянул ей.
— Благодарю вас, месье, — тихо сказала она, хотя то, что она прочитала, было всего лишь отчетом за еду и питье, которые адвокат и слуга употребили в дороге между Парижем и Провансом. — Благодарю вас, я внимательнее рассмотрю это вместе с вами на досуге, когда мы…
— Мы сделаем это по дороге в Париж, — вставил Батист, осторожно разворачивая мулов в обратном направлении.
Они с месье дю Плесси помогли Мари-Лор забраться в тележку, сели сами и начали спускаться, покачиваясь и подпрыгивая, вниз с холма, оставив Жака стоять с разинутым ртом в облаке пыли.
Глава 6
Если бы не сырой воздух камеры, Жозеф мог бы считать условия, в которых провел в Бастилии пару месяцев, вполне сносными. Даже не лишенными комфорта, думал он, если у вас большая камера с окном, выходящим на оживленные улицы города. И богатая жена, обеспечивающая все возможные удобства, начиная с ковров, мебели, гобеленов на каменных стенах, книг, теплой одежды и кончая грудами питательной и вкусной пищи.
Ему не хватало только движения. Ежедневная прогулка по тюремному двору была недостаточна для поддержания хорошей физической формы, поэтому Жозеф упражнялся в фехтовании по часу каждое утро. Конечно, ему не разрешалось иметь оружие, но он забавлялся, делая выпады и парируя удары гусиным пером. Но разве не этим занимались писатели? А если у него не было противника, кроме самого себя? Но он, вероятно, всегда был своим самым яростным врагом.
Бесспорно, Жозеф страдал от отсутствия общения, пребывая постоянно в обществе нескольких тюремщиков и таких же, как он, заключенных, а не в широком кругу знакомых, которых заимел, став мужем Жанны. И естественно, его раздражало, что он не может уходить и приходить, как ему хочется.
Но при этом удивляло, как мало изменилась его жизнь. Меликур-Отель предоставлял все удобства для комфортного существования и все развлечения, которые мог предложить
Париж. Но виконт чувствовал себя в нем пленником, особенно после Нового года, когда перестал получать письма от Мари-Лор, напоминавшие, какой могла бы быть его жизнь.
Заключение в Бастилию оказалось вызовом, брошенным ему жизнью, и внесло в нее новизну. Можно было не обращать внимания на неудобства или преодолевать их; одиночество располагало к размышлениям. Также было интересно наблюдать за тюремщиками и охраной. Здесь Жозеф замечал ряд упущений, которые могли бы позволить умному узнику — быстрому на ногу и соответственно переодетому — предпринять попытку к побегу. Заключенному совершенно отчаявшемуся, в отличие от него. Таким мог бы он стать, если бы его дело затянулось.
Жанна навещала супруга каждую неделю. Он смеялся над ее рассказами и сплетнями, кивал, слушая остроумные замечания о политической ситуации. Он жалел, что не может сказать, что не следует так непоколебимо верить в счастливый исход его дела. К счастью, месье дю Плесси был более откровенным.
Жозефу нравился этот сообразительный адвокат. Жозеф, покорно отвечая на вопросы, восстановил в памяти все, что он делал в день убийства. Он без труда вспомнил всех книготорговцев, к которым он заходил, и даже приблизительное время своих посещений. Если с бароном разделались за поздним завтраком в середине дня, то, вероятно, в это время Жозеф доставил книги толстому рассеянному типу по имени Блуэ. Он торговал религиозной литературой, но любил иметь в запасе несколько сочинений философов-атеистов.
После Блуэ, когда Жозеф направлялся к черному ходу богатого дома Риго, его толкнул прохожий. Он смутно помнил, что как раз тогда у него и начала болеть нога. А затем в голове все перепуталось, и неудивительно, что Риго сумел выманить у него лишние экземпляры книг. В последнюю очередь Жозеф посетил лавку Берне, поскольку у них было маленькое помещение без отдельного входа и безопаснее было явиться туда под покровом темноты.
