София Нэш - Скандальная репутация
Урча от нескрываемого удовольствия, он ласкал Розамунду до тех пор, пока она не решила, что в следующее мгновение умрет от неудовлетворенного желания. Она хотела его.
— Не спеши, — пробормотал он.
Она чувствовала себя неуверенной и отвратительно неопытной.
— Расслабься. Вот так. Все хорошо.
Люк нежно ласкал ее, осторожно раздвигал ее колени шире, побуждая принять его целиком. И все это время страсть окутывала их шелковым покрывалом удовольствия, согревала, возносила к небесам и обрушивала в пропасть. Мимоходом Люк искренне удивился своему терпению. Куда там ангелам до него.
В какой-то момент неуверенность Розамунды стала возрастать. Уловив это, Люк крепко прижал к себе любимую и сменил позицию. Теперь он лежал сверху. Его вес придавил ее к постели, многократно усилив ощущения. Он приподнял ее ягодицы, сделал еще несколько плавных движений и, наконец, погрузился в ее влажную теплую глубину. В конце концов, ее тело напряглось, и, содрогаясь в мучительно прекрасных конвульсиях, она выкрикнула его имя, перешагнув пик наслаждения, и повела любовника за собой. Он тоже вздрогнул и излил в нее тугую струю своего семени, а затем, издав хриплый вопль, опустился на нее всем телом.
Его отнюдь не маленький вес не причинял ей никаких неприятных ощущений. Она ласкала его длинные черные волосы, все еще влажные после ванны, целовала любимое лицо. Она старалась запомнить все связанное с этим человеком — чувства, эмоции, запахи. Он дал ей больше, чем любой другой мужчина на этой земле, — заставил ее сердце разрываться от желания.
Люк приподнялся на локтях и обратил на возлюбленную невидящий взгляд. Ей потребовалась вся выдержка, чтобы не сказать ему о своей великой любви. Не приходилось сомневаться, что он воспримет ее признание как жалость… если не хуже. Поэтому она хранила молчание.
Он тоже.
Так было лучше.
Люк уже собирался заговорить, но Розамунда его опередила. Чувствуя нарастающую боль в сердце, она громко спросила:
— Почему тебя называют лорд Огонь-и-Лед? — Она и не предполагала, что сердце может болеть так сильно и не разорваться при этом.
— Розамунда… — хрипло сказал герцог, растирая висок.
А она упорно продолжала:
— Я уже несколько раз слышала это прозвище и хотела бы понять, откуда оно взялось.
Он начал целовать ее, ласкать, шептать нежные слова. Она чувствовала, что плавится, растекается от его тепла.
— Не меняй тему, — прошептал он, — я должен тебе кое-что сказать.
Она не позволила.
— Это из-за того, какие чувства ты вызываешь у женщин, или из-за того, каким ты был командиром, когда служил на флоте? — Заметив, как омрачилось его лицо, она заторопилась, не уверенная, что сможет долго продолжать пустую болтовню: — Ты никогда не рассказывал о сражениях, в которых участвовал. Как, например, ты получил этот весьма впечатляющий шрам? — Она попыталась выбраться из-под прижавшего ее тела; впрочем, безуспешно.
Несколько благословенных минут герцог хранил молчание.
— Я отвечу на твои вопросы, но потом тебе придется ответить на мои.
После короткой паузы Розамунда сообщила, что согласна.
— Одному Богу известно, почему женщины находят шрамы романтичными. Уверяю тебя, нет ничего хорошего в том, что тебя пытаются разрезать, как ветчину.
— Это символ смелости, — ответила она. — Так каким образом ты получил свой?
Герцог сделал паузу.
— Ты хочешь услышать историю, которую я обычно рассказываю, или правду?
— Обе! Конечно, обе!
— Что ж, ты их услышишь. Начнем с повествования о моей неустрашимой доблести. Это произошло во время Трафальгарского сражения. Я убил двадцать семь французских солдат на борту «Грозного», прежде чем меня ранил их капитан.
— О, это прекрасно. Возможно, слегка преувеличено, но это не страшно. Женщины обожают героев, даже хвастливых.
— Ну да, — сухо бросил герцог. — Я уже имел возможность убедиться, что эту версию они принимают с восторгом.
— Это объясняет, почему лорд Огонь. А как насчет Льда? — поинтересовалась Розамунда. — И какова же правда?
— Это и есть правда. За исключением того, что шрам, полученный мной от капитана Жана Люка, находится здесь. — Он коснулся рукой едва заметного шрама на шее. — Я всегда считал этого лягушатника лучшим во французском военно-морском флоте.
Розамунда внимательно осмотрела шрам. Не дождавшись реакции, Люк продолжил:
— А тот шрам, который привел тебя в такое восхищение, я получил от своего дорогого братца. Он учил меня фехтовать, но потерял во время тренировки кожаный наконечник шпаги. В тот день я получил хороший урок.
— Какой?
— Фехтуя, необходимо помнить ложь, которую родители говорят тебе на Рождество. — Он обхватил ее лицо ладонями и нежно поцеловал. — Всегда лучше давать, чем получать.
Розамунда со смехом покачала головой.
— Хотя в моменты, подобные нынешнему, нельзя не отметить, что получать тоже совсем не плохо.
Она почувствовала страх.
И изо всех сил зажмурилась. У нее не было никакой уверенности, что она сумеет сделать это снова. Всякий раз, когда он говорил, прикасался к ней, она чувствовала, что сильнее влюбляется. Ей было мучительно трудно сохранять внешнее легкомыслие, когда ей хотелось лишь одного: отдать свое сердце и взамен получить сердце любимого. Но на пути к этому обмену непреодолимым препятствием стояла совесть.
Ата права. Ему необходима жена. Жена, которая подарит ему наследника. Спокойная, элегантная женщина, которой станут восхищаться все пэры королевства. Короче говоря, совершенная герцогиня. И уж точно не бесплодная вдова, далеко не первой молодости, имеющая к тому же запятнанную репутацию. Женщина, которую не принимают ни в одном приличном доме.
Иными словами, Розамунда не обладала ни одним из качеств, необходимых будущей герцогине.
— Милая, — шепнул Люк, — позволь мне любить тебя.
Она едва не закричала от боли. Ей не хватало сил противиться.
— Пожалуйста, — попросил он, так и не дождавшись ответа.
Когда Розамунда порывисто обвила руками плечи Люка, принимая и удовольствие, и боль, которая неизбежно последует, она была, по крайней мере, благодарна Всевышнему за то, что ее любимый мужчина не может видеть слез, которые уже наполнили глаза и грозили вот-вот покатиться по щекам.
Его поцелуи снова вернули ее в мир грез, которые никогда не станут явью.
Люк целовал любимую, вкладывая все свои невысказанные чувства в ласковые объятия. Он совершенно точно знал, что теперь страхом охвачена не Розамунда, а он сам.
Он лишился зрения, а остальные чувства растворились в лежащей в его постели женщине. В ее неповторимом сладком аромате, мягкости ее кожи, тихих стонах. Это дурманило, пьянило сильнее бренди. Он не мог ею насытиться и был уверен, что никогда не сможет.
