Элоиза Джеймс - Укрощение герцога
– Нет. Мой дом восходит к дням короля Генриха VII, а, если память мне не изменяет, эта небольшая усадьба была построена в предвкушении одного из визитов королевы Елизаветы. Она останавливалась в Холбрук-Корте, а ее люди рассыпались вокруг. И кое-кто был здесь.
Рабочая корзинка леди Клэрис с шитьем оставалась рядом с ее любимым стулом, покрытым сверху донизу куском белой материи. Имоджин наклонилась и дотронулась до нее и впервые с того момента, как вошла в дом, ощутила укол настоящей печали.
– Всегда остается недоделанная работа, – сказал Рейф, появляясь у нее за плечом.
С минуту она чувствовала, что он там, большой, мощный и сулящий утешение.
– Поднимемся наверх?
И они направились вверх, мимо стен, оклеенных ярко-красными обоями, и проследовали в комнату леди Клэрис. Она была аккуратной, чистой и выметенной. В ней не было пыли, как и привидений.
Но ее собственная комната… Неужели она хотела туда войти?
С Рейфом не было места трусости.
– Лучше это преодолеть сейчас же, – сказал он за ее плечом, и прежде чем она поняла это, Имоджин оказалась стоящей перед огромной кроватью на столбиках, где она и Дрейвен провели все десять дней своей семейной жизни, до того как он умер.
Комната выглядела, как если бы ее никогда никто не занимал, будто она ожидала прибытия счастливых фрейлин королевы Елизаветы, едущих по дороге.
Рейф прислонился к закрытой двери, выходящей в коридор.
– Для меня самым тяжелым оказалось войти в спальню Питера, – сказал он, не глядя на нее. – Я был таким тупицей и идиотом.
– Расскажи мне, – начала она, подходя к кровати, чтобы поправить покрывало. – Пожалуйста.
– Я не позволял им менять постельное белье. Спал на походной кровати в его комнате, будто в любой момент он мог туда вернуться. Нелепо. Ты ведь понимаешь, что я не был уже ребенком. Питер умер, когда мне было тридцать два.
Она почувствовала, что глаза ее полны слез, но она сглотнула их.
– Я вела себя так же, – призналась она. – И спала в обнимку с ночной рубашкой Дрейвена… очень долго.
– Потом однажды я понял, что Питера больше нет, – продолжал Рейф. – Он ушел… Кто знает куда? Но ушел. Ушел навсегда. И я сам порвал в клочья простыни и вышел из спальни. Но прежде чем войти туда снова, я приказал переклеить там обои.
– И что это была за комната?
Она прошла через комнату и открыла платяной шкаф.
– Западная спальня.
– И ты наклеил там эти темно-вишневые полосатые обои?
– Да.
Имоджин обернулась и слабо улыбнулась ему. Он подошел к ней.
– Там одежда Мейтленда? – спросил Рейф.
– Да.
– Хилтон раздаст ее кому-нибудь.
Она уже протянула руку и поглаживала вышитый жилет, который, как ей помнилось, был на Дрейвене в вечер, когда она встретила его впервые на английской земле. И Рейф, не произнеся больше ни слова, помог ей перенести одежду Дрейвена на постель, где они ее и оставили, чтобы Хилтон раздал ее бедным. И если соленая слеза или две запятнали вышивку с бриллиантами, то Имоджин подумала, что никто не заметит ее слез и не обратит на них внимания.
Она взяла из комнаты только одну вещь – крошечную фигурку прыгающей лошади, отлитую из серебра, какраз такую, что могла поместиться в кармане.
– Довольно красивая, – сказал Рейф, склоняясь над ее рукой так низко, что его волосы, мягкие, как шелк, коснулись ее предплечья.
– Это был амулет Дрейвена.
– Он был при нем, когда Дрейвен умер?
– Он всегда держал его при себе, – ответила она печально. – Позже я прокляла его, оттого что он обманул наши ожидания.
– Ну, – сказал Рейф, – в день, когда он тебя встретил, он, несомненно, был с ним, Имоджин. Возможно, эта несчастная лошадка тогда и растратила все свое волшебство.
Она улыбнулась ему, и вдруг оказалось, что не может перестать улыбаться, а пальцы ее обхватили маленькую лошадку, и фигурка скользнула в карман ее амазонки.
Вскоре Рейф снова держал ее за руку, что было в высшей степени неподобающе, и они прошествовали через комнату леди Клэрис и очень быстро разделались с ее драгоценностями, разделив их на кучки и предложив миссис Хилтон отослать их родственникам покойной хозяйки.
Потом они не спеша поехали домой. Вдруг Рейф спрыгнул с лошади и схватил ее маленькую шляпку, зацепившуюся за длинный розовый шип и так там и висевшую. А потом он набрал букет борщевика для Джози, потому что цветки цикория уже и в самом деле закрылись.
Имоджин спустилась на землю, чтобы лучше рассмотреть цветы. То, что Рейф называл борщевиком, в Шотландии именовали желтой коровьей петрушкой. Конечно, это было более красивое название, и оно лучше давало представление о виде растения.
Они пошли дальше по полю, утопая в траве, задевая солнечные диски одуванчиков и желтые сережки ив, которые ветер сдул с деревьев как раз на полоске, отделявшей земли Мейтленда от владений Рейфа. Солнце было теплым, а полдень усыпляющим, и в поле не было слышно ни звука, кроме теньканья черных дроздов, перекликавшихся с деревьев.
Имоджин обернулась и увидела Рейфа, бросившегося на траву и теперь лежавшего на огромной охапке грубоватых желтых цветов, раскинув руки и ноги, будто он был не герцогом и никогда не слышал слова «джентльмен». Он жевал длинную травинку, как какой-нибудь сельскохозяйственный рабочий, отдыхающий после целого дня, проведенного с мотыгой в руках.
Он поднял на нее глаза и улыбнулся, щурясь от солнца, потом протянул руку. Прежде чем Имоджин поняла, что случилось, она оказалась лежащей рядом с ним, ощущая лопатками жар нагретой солнцем земли, а в руке ее пульсировала кровь. Она смотрела на небо, пытаясь не думать о его длинных пальцах, сжимавших ее руку.
Высоко в небе плыли крошечные облачка, казавшиеся бледными и эфемерными, как пух чертополоха, летавший во дворе Мейтленда. Прежде чем она осознала, что случилось, из глаз ее полились слезы, которые ей удалось сдержать в спальне Дрейвена.
Она зажмурила глаза от солнца, и в этот момент Рейф потянул ее за плечо. Слез в ее глазах было немного. Пролилось всего несколько слезинок, дань прощания с Дрейвеном, с его вышитыми жилетами, которые он так любил, с его любящей, но вспыльчивой мамой, со всем обожанием, которое она принесла ему как свадебный дар и в знак того, что с этим браком для нее должна была начаться новая жизнь, чего он и не заметил.
Рейф не сказал ни слова, просто обнял ее и укрыл в тепле своего плеча. Когда она села, он протянул ей большой белый платок, несколько поношенный, как и все, чем владел Рейф. И она улыбнулась.
– Дрейвен никогда бы не примирился с такими старыми вещами, – сказала она.
– Я не зижу в нем дыр, – сказал Рейф с ленивой усмешкой, прозвучавшей в его голосе.
