Шерри Томас - Любовь против правил
Легкий кокетливый оттенок в ее голосе острой болью отозвался в его сердце. Она никогда не заигрывала с ним ни при каких обстоятельствах. Он пробудил у нее ошибочное представление о своих истинных чувствах.
— Только отступаю в сторону, чтобы больше не стоять у вас на пути.
— Вы и не стояли. Вам не в чем себя упрекнуть. В вас говорила страстная натура.
Милли покраснела и прикусила нижнюю губу, словно потрясенная собственной дерзостью.
Фиц тоже был удивлен. Он считал, что она становится дерзкой только в темноте. Он и хотел ее именно такой, застенчивой и сексуальной. Он хотел…
Он обещал себя другой.
— Мне нужно поговорить с Гидеоном, пока он не ушел, о тех изменениях, которые мы хотим внести в рекламные материалы.
— Да, конечно. Я уже ухожу, не буду вам мешать.
Она поцеловала его в щеку — чего никогда не делала за все время их брака — и удалилась.
Он тихо затворил дверь, заперевшись внутри.
«Никогда не обращайте внимания на то, что мужчина говорит; смотрите, что он делает», — произнесла однажды раздраженная пожилая дама в пределах слышимости Милли.
Если она собирается воспользоваться этим превосходным советом, ей следует забыть о плане Фица — оставить ее через шесть месяцев ради миссис Энглвуд — и обращать внимание только на то, что он предпринимает в интересах фирмы.
По отношению к ней он вел себя весьма своеобразно. Например, перенес их занятия любовью из спальни в кабинет и с ночи на день. Но Фиц был сдержанным, рассудительным человеком, который прекрасно разбирался в тонкостях и вел себя соответственно. Для него подобные импульсивные поступки, когда его заносило в сторону, словно воздушный шар в бурю, свидетельствовали об очевидном вожделении по меньшей мере.
И вполне возможно, о чем-то большем, намного большем.
Милли пыталась не давать воли ложным надеждам. Но они вопреки ее стараниям бурно расцветали в ее душе, переполняя предвкушением счастья. Теперь с каждым днем он будет все отчетливее понимать, что все эти восемь лет ждал вовсе не миссис Энглвуд, а ее, Милли.
Поскольку Хелена осталась под присмотром Венеции, вечер у Милли был свободен. Она с нетерпением поглядывала на часы, предвкушая приятный ужин с Фицем дома — прелюдию к тому моменту, когда они позволят желаниям вновь проявить свою власть над ними. И сегодня ночью она не станет просить Фица выключить свет. Ей нравилась эта откровенная жажда в его глазах, когда он смотрел на ее обнаженное тело. Пусть смотрит, сколько ему угодно. Ей не жалко.
Для домашнего ужина она могла бы надеть свое платье для чаепитий, но ей показалось слишком бесстыдным появиться в том же платье, в котором он так неистово овладел ею. Поэтому она переоделась в нарядное желтовато-оранжевое обеденное платье. Ни звука не доносилось из его комнаты, но Милли не особенно беспокоилась. Чуть раньше она слышала, как он принимал ванну. Возможно, он переоделся и снова вернулся в кабинет.
Но когда она спустилась в гостиную несколько минут спустя, его там не было.
— Лорд Фицхью все еще в своем кабинете?
— Нет, мэм, — ответил Коббл, дворецкий. — Лорд Фицхью уехал в свой клуб. Он распорядился не ждать его к ужину.
Милли изумленно заморгала. В том, что Фиц вечером отправился в клуб, не было ничего странного. Ему нравилось встречаться с друзьями в клубе, и иногда он там ужинал с ними. Но почему именно сегодня? Днем он даже не намекал, что намеревается куда-то пойти.
— Подавать ужин? — спросил Коббл.
— Да, пожалуй.
Минутой раньше Милли чувствовала себя на небесах, теперь она оказалась в темнице, закованная в кандалы. Ей стоило больших усилий заставить себя нормально поесть. Она понимала, что необходимо сохранять спокойствие, ничем не выдавать своих истинных чувств. Возможно, она слишком переусердствовала как со своей недавней эйфорией, так и со сменившим ее отчаянием. Истина, вероятно, находилась где-то посередине. Их любовный акт в его кабинете не был так уж значителен, как она вообразила. И отсутствие Фица этим вечером тоже ни о чем не говорит.
Он обязательно вернется ночью. И снова придет к ней.
Одиннадцать часов вечера. Полночь. Час ночи.
Он весело проводит время с друзьями. Ее это радует. А впрочем, почему это должно ее радовать? Его друзья никуда не денутся. Они так и останутся его друзьями, даже когда он состарится и поседеет. У нее же осталось меньше шести месяцев, а он предпочел проводить время где-то на стороне.
Шесть месяцев. Боже милостивый, только не это. Всего несколько часов назад она думала, что они станут наслаждаться друг другом всю оставшуюся жизнь.
Как быстро счастье рассыпалось в прах!
Фиц вошел в свою комнату в четверть второго. В половине второго свет в его спальне погас, и он отправился прямиком в постель.
Не следовало ей быть такой ненасытной. Она уже один раз была с ним в этот день. К чему такая ненасытность?
Но она желала гораздо большего. Больше этих жарких наслаждений, больше неистовой жажды в его глазах, больше ощущения этой неописуемой близости, тесной телесной связи, подобных которым она не испытывала никогда в жизни.
Они стали добрыми близкими друзьями, разве нет? Лучшими друзьями. Ей следовало бы без стеснения войти к нему в комнату и спросить о причинах отсутствия этим вечером — и причине его отсутствия в ее постели.
Но Милли не могла. Ей стало казаться, что их так называемая дружба была лишь притворством. По крайней мере, с ее стороны. Она служила прикрытием для ее истинных чувств. Слабым утешением в том, что она для него не единственная на этом свете. По-настоящему он любил другую.
Глава 17
После восьми совместно прожитых лет как могла женщина до такой степени занимать все мысли мужчины целую ночь?
И почему это не могло быть простой похотью, зудом, который можно удовлетворить без особого напряжения?
Но нет, Фиц чувствовал, будто его разделили надвое и его вторая половина покоилась по другую сторону двери. Но он не мог открыть дверь, войти к ней и снова стать целым. Он мог только без сна ожидать окончания ночи.
Утром он отправился на верховую прогулку, затем неспешно принял ванну и переоделся. Когда он наконец спустился к завтраку, Милли должна была уже давно уйти. Но она все еще сидела там, на своем обычном месте. Перед ней на столе — кипа писем и все еще дымящаяся чашка чая.
Когда-то очень давно он ужасно боялся этого — перспективы сидеть напротив нее всю жизнь за бесчисленным количеством завтраков. Теперь он не знал ничего более приятного. Она стала жизненно необходимой ему, как хлеб, вода и свет.
