Диана Гэблдон - Путешественница Книга 1. Лабиринты судьбы
Вздохнув, Грей снова взялся за перо, стараясь усилием воли отогнать встающее пред внутренним взором зрелище…
С исполнением приговоров такого рода лучше не тянуть: ожидание вызывает среди заключенных нервозность, что чревато непредсказуемыми последствиями, а вот быстрая и неотвратимая кара способна оказать дисциплинирующее воздействие и привить узникам должное почтение к начальству, страже и тюремным порядкам. Правда, надежд, что этот случай добавит уважения к нему лично, Джон Грей не питал.
Несмотря на странное ощущение, будто кровь в его жилах обратилась в ледяную воду, он, не повышая голоса, быстро и четко отдал необходимые приказы, столь же быстро и четко приведенные в исполнение.
Заключенных выстроили рядами вдоль четырех сторон внутреннего двора под присмотром солдат, стоявших с багинетами наготове, чтобы мгновенно пресечь любую попытку воспрепятствовать экзекуции.
Но никаких попыток сопротивления, никаких беспорядков не последовало. Заключенные смирно ждали в промозглой тишине внутреннего двора, нарушаемой лишь кашлем и тому подобными звуками, обычными для скопища людей, по большей части простуженных. Наступала зима, а в это время года простуда была обычным явлением не только в сырых камерах, но и в казармах.
Заложив руки за спину, Грей наблюдал, как узника повели на помост. Капли дождя затекали коменданту за ворот, заставляя ежиться, в то время как обнаженный по пояс Фрэзер держался так, словно предстоящая процедура была для него привычной и не имела никакого значения.
Когда его по знаку майора взяли за руки и привязали их к перекладинам столба для порки, он не сопротивлялся. Рот заткнули кляпом. Фрэзер стоял прямо, дождь стекал по его поднятым рукам и спине, пропитывая тонкую ткань штанов.
Кивок сержанту, державшему свиток с постановлением об экзекуции, вызвал маленький водопад с полей шляпы коменданта. Грей раздраженно поправил шляпу и намокший парик и вновь принял официальную позу, успев услышать, как зачитывают обвинение и приговор:
— …во исполнение закона о запрете килтов и тартанов, принятого парламентом его величества, совершивший указанное преступление приговаривается к наказанию шестьюдесятью ударами плетью.
Грей с привычной отстраненностью бросил взгляд на сержанта–кузнеца, которому было поручено произвести порку; ни для начальника, ни для подчиненного это было не впервой. Поскольку дождь продолжался, майор воздержался от кивка и просто произнес полагающиеся по уставу слова:
— Мистер Фрэзер, примите наказание.
Он стоял, не отводя глаз под слегка опущенными веками, и наблюдал, как обрушиваются глухие удары плетью, и слышал хриплое дыхание узника.
Мускулы наказуемого в инстинктивном сопротивлении боли отчаянно напрягались, буграми выступая под кожей, и собственные мышцы майора заныли так, что по ходу экзекуции ему пришлось переминаться с ноги на ногу. Спина Фрэзера окрасилась кровью, которая, смешиваясь с дождевой водой, стекала вниз, пачкая его штаны.
Грей ощущал присутствие позади себя и солдат, и заключенных, но все взгляды были прикованы к помосту и фигуре на нем. Даже покашливание прекратилось.
Но поверх всех ощущений, словно липкий слой грязи, накладывалось чувство отвращения к себе, вытекавшее из осознания того прискорбного факта, что его глаза прикованы к этой сцене вовсе не из чувства долга. Истиной причиной была полная неспособность оторвать взгляд от потока крови и дождя, сбегавшего по мускулам, сведенным болью.
Сержант–кузнец наносил удары, делая лишь короткие паузы. Он немного торопился: как и всем, ему хотелось поскорее покончить с этим делом и уйти в тепло. Гриссом громко отсчитывал удары и отмечал каждый в протоколе наказания. Время от времени сержанту приходилось пропускать плеть между пальцами, чтобы очистить от крови и кусочков плоти. Потом он встряхивал ее, раскручивал над головой и вновь обрушивал на спину узника.
— Тридцать! — выкрикнул сержант…
Майор Грей выдвинул нижний ящик письменного стола, и его вырвало прямо на аккуратную стопку документов.
Его ногти глубоко вонзились в ладони, но дрожь не унималась. Она засела глубоко в костях, как зимний холод.
— Накройте его одеялом; я сейчас им займусь.
Голос врача–англичанина, казалось, доносился издалека, он не ощущал никакой связи между этим голосом и руками, которые решительно обхватили его за плечи.
Он вскрикнул, когда они переместили его, поскольку при этом движении едва подсохшие раны на спине лопнули. Заструившаяся по ребрам кровь усугубила дрожь, несмотря на то что ему на плечи набросили грубое одеяло.
Он вцепился в края лавки, на которой лежал, вжавшись щекой в дерево, закрыв глаза, пытаясь справиться с проклятой трясучкой. Где–то в комнате послышались шорох и шарканье, но ему, мучительно стискивавшему зубы, было не до того.
Дверь закрылась, и наступила тишина. Неужели они оставили его одного?
Нет, рядом с его головой послышались шаги, и одеяло опустили вниз, открыв исполосованную спину.
— Хм. Досталось тебе, да, парень?
Он не отозвался; впрочем, ответа и не ожидали. Врач отвернулся, а потом он почувствовал, как рука под его щекой приподняла голову. Под лицо подсунули полотенце, отделив кожу от грубого дерева.
— Сейчас я очищу раны, — прозвучал бесстрастный голос.
Когда рука коснулась спины, он выдохнул сквозь стиснутые зубы, услышал странный скулящий звук и, поняв, что звук этот вырвался у него, устыдился.
— Сколько тебе лет, парень?
— Девятнадцать, — успел ответить он, прежде чем закусил губу, подавляя очередной стон.
Некоторое время доктор мягко касался его спины тут и там, потом поднялся, и он услышал звук опускающегося засова.
— Теперь никто сюда не войдет, — доброжелательно произнес вернувшийся к нему врач. — Так что можешь кричать.
— Эй! — упорно взывал чей–то голос — Приди в себя, приятель!
Он медленно пришел в сознание, ощутил под щекой грубое дерево и не сразу сообразил, где находится. Возникшая из темноты рука слегка прикоснулась к его щеке.
— Ты скрипел зубами во сне, приятель, — прошептал голос — Очень больно, да?
— Ничего, терпеть можно, — пробормотал он, но когда попытался приподняться, боль уже не во сне, а наяву обожгла его спину так, что он невольно издал хриплый стон и рухнул обратно на скамью.
Ему повезло: жребий осуществлять порку выпал Доусу, крепкому, средних лет служаке могучего сложения, но не жестокого нрава, не любившему экзекуций и исполнявшему наказания лишь постольку, поскольку это входило в его обязанности. Однако шестьдесят ударов плетью, даже нанесенных без энтузиазма, не могли остаться без последствий.
