Екатерина Мурашова - Представление должно продолжаться
– Вы?!.. – изумился комиссар. – Простите, товарищ Январев, но зачем это? Они же все пьяны и вооружены до зубов. В особняке на Нижней Масловке по данным разведки установлено даже горное орудие. Ночной штурм – дело чекистов и красногвардейцев. Вы с вашим опытом нужны революции для другого, для организационной партийной работы…
– Я – врач или боевик, товарищ Иванов! – отвернувшись, с режущими нотками в голосе произнес Январев. – В обеих ипостасях – практик. Организационная, как вы изволили выразиться, или бюрократическая, как выражаюсь я, работа мне в значительной степени претит. Вы правы, я совершенно не воинственный человек, но теперь, после переезда правительства в Москву, революционных бумаг здесь стало столько, что я подумываю подать в комиссариат рапорт с прошением о переводе в Петроград, поближе к реальному революционному фронту.
Иванов посмотрел на Январева внимательно и сочувственно:
– Вы просто устали, товарищ. Вам надо отдохнуть, подкормиться. Хотите, дадим вам отпуск? Поедете куда-нибудь в деревню, поедите вдоволь хлеба, попьете молока…
– Спасибо, товарищ Иванов, – теперь Январев выглядел смущенным. – Не стоит. Я в полном порядке.
Выходя из кабинета, он не удержался и бросил короткий взгляд на Маркса. И вздрогнул – вождь мирового пролетариата показался ему вдруг до изумления похожим на отца Даниила, пузатого попа из калужской деревни Торбеевки.
– Январев, зачем тебе это? Ты что, действительно решил вспомнить прошлое? Но это же может быть опасно. Ты вообще умеешь стрелять из револьвера?
– Надя, успокойся, – улыбнулся мужчина. – Вспомни, я же был на фронте, солдатом, потом унтер-офицером…
– Война на фронте и война в городе – это совсем разные вещи. И, главное, я не понимаю: зачем?!
– Один из адресов захваченных анархистами купеческих особняков почему-то показался мне знакомым. Как ни старался, так и не смог вспомнить. Теперь я хочу разобраться с этим на месте. Ну и вообще встряхнуться. Вот уже несколько месяцев вокруг меня дождит бумагами, бумажками и телеграфными лентами. От этой бумажно-партийно-организационной работы мне действительно хочется выть…
– Аркадий, но ведь весь прежний аппарат разрушен. Чтобы государство рабочих и крестьян как-то функционировало, ему просто необходимо нарастить новый… Понятно, что у нас пока нет опыта и многое получается нелепо, с недоделками и перегибами. Но мы все равно должны пытаться…
– Я не люблю ханжу, воблу и театр, но иногда, Надя, я очень понимаю анархистов, – вздохнул Январев. – Ведь так приятно думать, что государство и закон уже изжили себя и люди вполне могут обходиться без них…
* * *– Кто страдая веселится,
От грехов удалится;
А кто идет путем тесным,
В том не будет греху места.
Кто плоть свою изнуряет,
Грех молитвой отгоняет,
На того Господь взирает,
Словом своим подкрепляет.
Вы идите понемногу,
Хотя тесная дорога.
А кто ею проходил,
В Царствие Божье заходил.
В Царствии Божьем нет труда,
Там все вечная отрада.
Заглянувший в приоткрытое окошко бани красноармеец обернул к своим простоватое и слегка одуревшее от увиденного лицо:
– Поют… Ходют кругом и поют. Все в белых рубахах, и больше – бабы. Это и есть анархисты, что ль?
Январев отстранил парня, осторожно влез на валяющуюся под окном обледеневшую корзину, взглянул.
Чистые деревянные стены с муаровым узором, украшенные пророщенными в тепле березовыми ветвями. Трепещущее пламя свечей, все помещение дрожит, сияет, плавится, плавает в свете. На столе кусок бирюзового атласа, какие-то вышивки, чаша, накрытая малиновым платом, просфоры.
Мужчины и женщины, в рубахах до полу, со свечами в руках медленно кружатся и действительно поют:
– Кто на круге разраделся,
В золоту ризу оделся…
– Это сектанты, – объяснил Январев ожидающему его отряду. – Видать, они тут и раньше, при купцах были. А нынче вот, в бане приют нашли…
– Анархисты их, небось, подкармливают, а после песен и плясок тепленькими по назначению пользуют, – усмехнулся один из красногвардейцев. – Я от сестры слыхал, что у сектантов это проще простого…
– Што мы пудем с ними дьелать? – с сильным акцентом спросил другой, из латышских стрелков.
– Да ничего, – пожал плечами Январев. – Разве станем с поющими бабами воевать? Сейчас запрем их в бане, чтоб под выстрелы, если придется, не подвернулись. И – действуем по плану.
* * *Анархисты сдались после предъявления ультиматума и небольшой перестрелки. Когда в окне появилась белая скатерть, Январеву с трудом удалось остановить латышей, которые молча и страшно, напоминая охотящихся волков, уже бежали к дверям с гранатами и взведенными курками. В результате обошлось без жертв, только двое легко раненных.
Из сорока арестованных «идейных» анархистов оказалось три человека. Остальные – полууголовные бойцы «Черной гвардии» и вообще непонятно кто. Много женщин и вчерашних гимназистов.
Во дворе, в сереющих утренних сумерках ярко пылал костер, в который красногвардейцы весело, с уханьем кидали пачки анархистской литературы. За чугунной оградой тарахтел грузовик, в котором арестованных должны были везти на допрос в Кремль.
– Степан, это ты? Как ты-то сюда попал?! – с недоумением спросил Январев, разглядывая широкоплечего бородатого мужика с плоскими невыразительными глазами.
– Я вроде. А вы – Аркадий Андреевич, доктор? Как вы-то сюда попали? – усмехнулся в ответ Степан.
– Н-да, действительно… Так ты что же, разделяешь анархистскую идеологию?
– Вполне разделяю, – кивнул Степан. – Первая революция скинула царя и его клику. Вторая – Временное правительство и буржуев. Теперь надо устроить третью, последнюю революцию, которая скинет Советы, ЧК и большевиков, и тогда уже весь народ будет жить по справедливости и сам собой управлять – крестьяне землей, рабочие фабриками. А между собой трудящиеся люди уж завсегда договорятся…
– Но это же утопия! Современное общество слишком сложно устроено…
– А таких слов мы не знаем, и они нам ни к чему, – угрюмо глядя в заплеванный подсолнечной шелухой пол, сказал Степан.
– Почему же ты не вернулся в свою деревню?
– Не мальчик уже. Хотел сначала разобраться во всем.
– Что ж – разобрался?
– Да, я же сказал.
– Тогда поезжай сейчас.
– Что-о? – Степан резко вскинул голову. – Мы ж, анархисты, арестованные все. Амалия сказала: всех будут пытать, а потом – в расход.
