Элизабет Хойт - В объятиях графа
– Ты ждала там, одетая лишь в кусок кружева. – Его слова обдавали ее лицо горячим дыханием. – А когда я пришел, ты выставляла себя напоказ, предлагала себя.
Анна чувствовала каждое дуновение его дыхания напротив своих губ. Она вздрогнула от услышанной непристойности. Она хотела возразить, сказать, что это не описывало возвышенную благодать, которую они вместе пережили в Лондоне, но слова застряли у нее в горле.
– Я наивно беспокоился, что общение с проституткой, которую ты приютила, опорочит твое доброе имя. Каким же дураком ты меня выставила. Как тебе удалось сдержать смех, когда я просил у тебя прощения за свой поцелуй? – Его руки напряглись на ее плечах. – Все это время я сдерживал себя, потому что считал тебя приличной женщиной. Все это время, когда ты только и хотела этого.
Затем он набросился на нее и начал жадно терзать ее рот. Анна застонала – то ли от боли, то ли от желания.
– Ты должна была сказать мне, что хотела именно этого. – Он поднял голову и тяжело дышал. – Я бы сделал тебе одолжение.
Она, казалось, утратила способность связно мыслить, не говоря уже о речи.
– Тебе стоило только намекнуть, и я бы овладел тобой на своем столе в библиотеке или в карете с Джоном-кучером впереди или даже здесь, в саду.
Она попыталась сформулировать слова, преодолевая туман своего смущения:
– Нет, я…
– Одному богу известно, как сильно я желал тебя в течение дней, недель, – выдавил он из себя. – Я мог трахнуть тебя в любое время. Или ты не можешь признать, что хочешь делить ложе с мужчиной, чье лицо выглядит подобно моему?
Она попыталась покачать головой, но беспомощно упала, когда он склонил ее спину над своей рукой. Его другая рука опустилась к ее бедрам и резко толкнула их к его собственным.
– Вот то, чего ты страстно желала. Ради чего ты путешествовала в Лондон, – прошептал он.
Анна застонала в знак протеста, несмотря на то что ее бедра прильнули к его.
– Почему? – Он выдохнул ей в ухо свой вопрос. – Почему, почему, почему? Почему ты лгала мне? Чем я заслужил это?
Она снова попыталась покачать головой. Эдвард наказал ее коротким укусом.
– Это была шутка? Ты считаешь забавным лежать со мной в постели одну ночь, а потом разыгрывать добродетельную вдову на следующий день? Или это развращенная прихоть? Некоторые женщины находят мысль о сексе с покрытым оспинами мужчиной возбуждающей.
Анна резко дернула головой, несмотря на боль, которую причинили его зубы, царапающие ей ухо. Она не могла, не могла позволить ему думать так.
– Пожалуйста, вы должны знать…
Граф повернул голову. Она попыталась посмотреть ему в лицо, и он сделал самую ужасную вещь за все это время – он отпустил ее.
– Эдвард! Эдвард! Ради бога, пожалуйста, послушай меня! – Странно, но она в первый раз назвала его христианским именем.
Он размашисто зашагал по садовой дорожке. Она побежала за ним, ее глаза слепили слезы, и она споткнулась о выбившийся кирпич.
Эдвард остановился при звуке падения, все еще стоя к ней спиной.
– Такие слезы, Анна. Ты можешь их вызывать по желанию, как крокодил? – И потом – так тихо, что она могла только вообразить это: – Там были другие мужчины?
Он ушел.
Анна смотрела, как он исчез за калиткой. Ее грудь сжимала рвущая боль. У нее мелькнула смутная мысль, что она поранилась при падении. Но затем она услышала гортанный, скрежещущий звук, и холодная маленькая часть ее мозга зафиксировала, какой странный шум производил ее плач.
Какое скорое, какое суровое наказание последовало за отступление от степенной вдовьей жизни. Все правила и предупреждения, писаные и неписаные, которым ее учили, когда она росла, фактически осуществились. Хотя она предполагала, что наказания за ее проступок не предвидели моралисты Литтл-Бэттлфорда. Нет, ее судьба была гораздо хуже, чем разоблачение и осуждение. Ее наказанием стала ненависть Эдварда. Это и осознание того, что она поехала в Лондон только ради секса. Теперь это всегда будет с ним. Эдвард! Она желала мужчину, а не физиологический акт. Казалось, что она лгала себе, так же как лгала и ему. Как иронично прийти наконец к пониманию этого, когда теперь вокруг нее сплошные руины.
Анна не знала, как долго она лежала там; ее старое коричневое платье промокло. Когда ее рыдания стихли, полуденное небо затянули облака. Она, опираясь на обе руки, встала в коленопреклоненную позу, а потом поднялась на ноги. Она пошатнулась, но удержала равновесие. Одна рука держалась за стену сада для поддержки. Она закрыла глаза и сделала глубокий вдох. Затем подняла лопату.
Скоро она пойдет домой и расскажет матушке Рен, что у нее больше нет работы. Она останется в одиноком доме сегодня ночью и на тысячи ночей после этого на всю оставшуюся жизнь.
А сейчас она просто сажала розы.
***
Фелисити приложила ткань, смоченную фиалковой водой, себе на лоб. Она удалилась в маленькую утреннюю комнату, место, которое обычно приносило ей некоторое удовлетворение, особенно когда она думала о том, сколько стоило навести в ней новый блеск. Цена одного только парчового диванчика канареечного цвета покрыла бы расходы на еду и одежду семьи Рен в течение пяти лет. Но в тот момент ее голова просто раскалывалась.
Дела шли неважно.
Реджинальд слонялся по дому и стонал, что у его призовой кобылы случился выкидыш. Чилли уехал обратно в Лондон в дурном настроении, потому что она не рассказала ему об Анне и графе. И этот самый граф оказался раздражающе туп на званом вечере. Определенно, большинство мужчин, которых она знала, имели те или иные пробелы, но она не представляла, что лорд Свартингэм такой тупица. Мужчина, казалось, не понял, на что она намекала. Как ей убедить его заставить Анну молчать, если он слишком глуп, чтобы понять, что его шантажируют.
Фелисити вздрогнула.
Не шантаж – это звучало слишком неуклюже. Стимул – вот так лучше. У лорда Свартингэма был стимул остановить Анну, чтобы она не болтала о прошлых грешках Фелисити по всей деревне.
В этот момент хлопнула дверь и младшая из двух ее дочерей, Синтия, прискакала в комнату. За ней следовала ее сестра, Кристина, более умеренным шагом.
– Маман, – сказала Кристина. – Нэнни говорит, что мы должны получить твое разрешение, чтобы пойти в лавку сладостей в городе. Можно?
– Палочки из перечной мяты! – Синтия прыгала вокруг диванчика, на котором лежала Фелисити. – Лимонные леденцы! Рахат-лукум! – Странно, но младшая дочь очень во многом напоминала Реджинальда.
– Пожалуйста, прекрати это, Синтия, – сказала Фелисити. – У маман болит голова.
– Я сожалею, маман, – ответила Кристина без тени сожаления в голосе. – Мы уйдем, как только получим твое разрешение. – Она лукаво улыбнулась.
