Жорж Онэ - Парижанка
– К вашей дочери?.. К вашему ребенку! Боже мой, да будь она во сто раз более жестокой, мое сердце и мои объятия будут ей неизменно открыты.
– Как вы добры!
– Тут нет никакой заслуги; я ее люблю.
Это было сказано таким многообещающим тоном, сопровождалось таким чудным взглядом, что Превенкьер мог принять на свой счет признание, относившееся к Розе. Он был потрясен. Оно открывало перед ним рай. Эта обворожительная женщина принадлежала уже ему. Влюбленному оставалось только ее взять. Он почувствовал прилив нежданной гордости. Он увидал себя царем вселенной.
– Ах, я не буду вполне счастлив до тех пор, пока обе вы не будете возле меня. Валентина, я рассчитываю на привязанность Розы, а вы рассчитывайте на мою любовь!
Банкир встал, не будучи в состоянии долее оставаться на месте. Он испытывал потребность двигаться, дышать, найти в чем-нибудь исход своему волнению. Госпожа де Ретиф томно взяла под руку человека, которого только что околдовала так искусно, и, слегка прижимаясь к нему, проводила его до прихожей. Здесь она остановилась и, расставаясь с ним, как будто против воли, целомудренно подставила ему лицо для поцелуя. Весь дрожа от этой первой ласки, Превенкьер прикоснулся губами к бархатистой щеке и ощутил нежный, опьяняющий аромат женского тела. У него вырвался глубокий вздох, заставивший Валентину слегка повернуться; и тут, как бы невзначай, края свежих восхитительных губ подвернулись под его поцелуй. Банкир почувствовал, что госпожа де Ретиф вздрогнула. Он схватил ее в объятия.
– Умоляю вас, пустите меня, уходите, – пролепетала она задыхающимся голосом.
И, упоенный радостью, но покорный этой воле, которая отныне стала для него законом, банкир отворил дверь и вышел. Он спускался с лестницы, точно его несли крылья. Сердцу счастливого влюбленного было всего шестнадцать лет. Выйдя на улицу, он, однако, был неприятно поражен, увидав в дверях купе, стоявшего у подъезда, лицо Этьена Леглиза. Заметив его, фабрикант выскочил на тротуар и бросился к нему, спрашивая раздраженным тоном:
– Вы сейчас от госпожи де Ретиф?
– Как видите, – несколько неуверенно отвечал Превенкьер. Он еще не решил, как ему держаться в новом положении, и не нашелся сразу, озадаченный вмешательством Леглиза.
– Так это из-за вас она не хочет меня принимать? А, мне давно следовало догадаться! Но вы увидите, чего это вам будет стоить!
Угроза, подразумевавшаяся в его словах, победила колебание Превенкьера. Он не был трусом, а возбужденное состояние нервов придало ему отчаянную храбрость. Банкир смерил своего противника взглядом и произнес суровым тоном, который ободрил его самого:
– Что вы желаете этим сказать? Не думаете ли вы запретить мне бывать, где я хочу? Уж если один из нас зависит от другого, то во всяком случае никак не я.
При этом грубом намеке на денежные услуги, оказанные ему Превенкьером, Этьен побледнел.
– Я и не помышляю мешать вам, – сказал он с презрительным жестом. – Вдобавок какой бы из этого вышел прок? Если кто виноват передо мною, так это не вы. – И Леглиз продолжал, переменив тон: – Куда вы теперь? Нельзя же нам разговаривать тут у подъезда. Пожалуй, эта негодяйка еще подсматривает за нами из-за оконных занавесей!
Он с живостью поднял голову, чтобы взглянуть в окно первого этажа, однако не заметил там насмешливого лица Валентины.
– Я возвращаюсь к себе, – отвечал банкир. – Если вы желаете объясниться со мною, то проводите меня. Я отпущу свой экипаж. Мы поговорим дорогой.
– Поезжайте за нами, – приказал Этьен своему кучеру.
Медленно, точно прогуливаясь, направились они к Елисейским полям.
– Если госпожа де Ретиф удалила меня, чтобы удобнее принимать у себя вас, – снова начал Леглиз, – значит, она решила разойтись со мною. Я знаю ее приемы. Когда я отбил ее у Селима Нуньо, вышло то же самое…
– Я вас покорнейше прошу, – яростно перебил Превенкьер, – не порочить в моем присутствии женщины, к которой я питаю полнейшее уважение… В противном случае прекратим наш разговор.
– Так вот уж вы до чего дошли! – иронически процедил Этьен. – Черт побери, госпожа де Ретиф обратила вас в маленький образец дрессировки на свободе довольно редкого сорта! Вы ее уважаете? Это должно сильно ее изменить! А удивить и еще того более! Держу пари, что вы только что возвратились не из Трансвааля, но откуда-нибудь подальше, милостивый государь, если способны верить респектабельности Валентины! Любите ее, черт побери, если она вам разрешает, только не преклоняйтесь перед нею!
– Милостивый государь, – возразил Превенкьер, – я принимаю в соображение, что ваши речи подсказаны вам отчасти оскорбленной гордостью и обманутой любовью, но не могу, однако, забыть, что познакомился с госпожою де Ретиф в вашей собственной гостиной, в обществе вашей супруги и всех ваших друзей. Если она – особа, не заслуживающая уважения, к чему же вы принимали ее у себя так любезно? А если она была достойна подобного приема, каким же именем назвать ваш отзыв о ней в данную минуту? Госпожа де Ретиф удостоила вас своей благосклонностью, позволяя вам заботиться о ней. Разумеется, я не утверждаю, что она действовала правильно, уступая вашим настояниям, но могу засвидетельствовать, что относительно вас она держалась с полным достоинством, относительно же госпожи Леглиз – с удивительным тактом. Я знаю, что свет, где вы вращаетесь, не есть школа добрых нравов, что в нем терпимы многие слабости, которые не унижают в вашей среде женщин, предающихся им. Но что не может быть терпимо, так это – чтобы мужчина, воспользовавшись женскими слабостями, был настолько мало щепетилен, чтобы унижать за них особу, которая была с ним близка. Во всех странах, даже в Трансваале, запомните это, господин Леглиз, подобный поступок называется подлостью…
– В Париже, – хладнокровно возразил Этьен, – мы называем это «судаченьем». Да еще вопрос, стоит ли женщина, чтоб о ней так много толковать!
– Женщина, какова бы она ни была, может требовать от нас уважения. Вдобавок с вашей стороны тем менее простительно злословить о госпоже де Ретиф, что вы сами в отчаянии от ее потери и ваше негодование всё еще внушено вам любовью!
При этих словах лицо Этьена передернуло; он побледнел, сделал попытку рассмеяться, но у него из горла вырвалось что-то вроде свиста, а глаза наполнились слезами.
Он остановился на минуту, сжал локоть Превенкьера, с которым шел под руку, и произнес:
– Вы правы! Да, я обожаю эту негодяйку! Приколдовала она меня, что ли? Я не могу без нее обойтись и прихожу в бешенство при одной мысли, что она меня бросит… Если б она согласилась меня принять, я готов подняться к Ней на лестницу на коленях, ползком. Вот целые четверть часа, как я браню ее перед вами, а между тем со вчерашнего дня я ей пишу письмо за письмом, чтобы добиться свидания с нею. Она дала мне отставку с невероятной суровостью. Накануне была так ласкова, мила, а на другой день – неумолима, Сейчас вы меня упрекнули за то, что я говорил на ее счет… но сама-то она не во сто ли раз более несправедлива и жестока ко мне? Ну, заслужил ли я, чтоб меня прогнали, как проворовавшегося лакея? В чем я виноват перед ней? Ведь я ради нее разорился…
