Дора Моссанен - Куртизанка
Ворота Parc Francais, Французского парка мадам Габриэль, были распахнуты настежь, чтобы дать место постоянно прибывающим элегантным тандемам, позвякивающим упряжью викториям[45] и почтовым каретам, которые привезли многочисленные толпы любопытствующих и полных надежд мужчин, с которыми так бесцеремонно обошелся Альфонс, отправив их восвояси.
Лакеи в украшенных фестонами ливреях распахивали дверцы экипажей, помогая утопающим в драгоценностях женщинам и мужчинам в смокингах сойти наземь и ступить в парк. Гости останавливались и начинали придирчиво осматривать себя и прихорашиваться перед вынесенными из замка зеркалами. Повсюду разливался свет газовых фонарей, свечей и крошечных электрических лампочек. Шато и парк соединял отливавший золотом огромный тент, создавая иллюзию единого пространства, в котором не было места для зимы. С вершины клеверного холма, укрыть который не представлялось возможным, запускали фейерверки, расцвечивающие небо и бросавшие магические отсветы на тент. Под навесом в вазонах расцвели розы, их лепестки обретали непристойную окраску под ошеломленными взглядами прибывающих гостей. Снедаемые любопытством, с высокими бокалами с шампанским в руках, собравшиеся без устали удивлялись тому, что экзотические розы, оказывается, были доставлены сюда из далекой Персии — страны, непонятным и необъяснимым образом связанной с женщинами клана д'Оноре.
При помощи гидравлических машин удалось убрать часть стен, превратив холл, большую гостиную, приемную и музыкальный зал в одно огромное помещение. Задрапированные шелками и атласом стенные панели заглушали ржание беспокойных и норовистых лошадей и крики осликов в этом поистине вавилонском столпотворении и суматохе. Павлины, почувствовав, что с ними нет мадам Габриэль, что, вообще-то, случалось крайне редко, погрузились в транс и выписывали круги на холме.
В полночь женщины клана д'Оноре готовились вступить в новый, 1902 год.
Альфонс мрачно наблюдал за неожиданным появлением шарабанов и догкартов[46], битком набитых пассажирами, которые узнали о сегодняшнем приеме из колонки светских сплетен в газете «Фигаро». Небезосновательно полагая, что месье Жан-Поль Дюбуа и месье Амир прибудут исключительно в элегантных экипажах, Альфонс заворачивал обратно любую почтовую карету или жалкий наемный фиакр, посмевшие появиться у ворот. Мадам Габриэль плавно скользила среди прибывших, ее сияющие голубые волосы были видны издалека, где бы она ни появилась, она приветствовала своих гостей взмахами украшенных бриллиантами перчаток и дружеским похлопыванием веера из горностая. Ее темно-синие глаза высматривали месье Амира.
Франсуаза ради такого случая приняла синие пилюли, чтобы сохранить свою молодость, и мышьяк, дабы сделать свою кожу светлее. Ее смех звенел колокольчиком, когда любовники прикладывались к ее белым рукам, словно лобызая хлопчатобумажную конфету. В расшитом серебряными блестками шелковом платье, привезенном из персидского города Ормуз, она вальсировала под мелодии популярных песенок на стихи Иветт Гильбер. Впрочем, она ни на минуту не выпускала из виду мадам Габриэль, которая то появлялась, то вновь исчезала в круговерти парящих юбок, украшенных вышивкой корсетов и кружевных оборок. Сегодняшний вечер, о чем мадам Габриэль оповестила свою дочь заранее, принадлежал исключительно Симоне.
Когда празднества были в самом разгаре, гости устремились вверх по ступенькам на террасу и вошли в замок, столпившись в расширенном холле у подножия парадной лестницы. Именно здесь, на величественной импровизированной сцене, на верхней площадке лестницы, перед ними должна была предстать знаменитая Симона д'Оноре. Но пока ничто не предвещало ее появления.
С факелом в руке, стараясь перекричать гул голосов, к собравшимся обратился Альфонс:
— Сейчас одиннадцать тридцать. Мадемуазель Симона д'Оноре прибудет не ранее полуночи. S'il vous plait, будьте любезны, освободите проход, в противном случае мадемуазель может пострадать.
Он предпринял попытку выпроводить гостей наружу, к многочисленным павильонам, где подавали абсент с персиками, лаймом и анисом. Воздев факел над головой, дворецкий объявил, что в павильонах в саду все желающие могут угоститься икрой, эскалопами, устрицами и другими деликатесами. В увитых плющом беседках можно воспользоваться услугами хиромантов, ясновидящих, а также поглазеть на попугаев, бегло говорящих по-гречески, и любвеобильных дрессированных обезьянок, способных удовлетворить своих партнеров со скоростью движения составов по недавно открытой железной дороге. Впрочем, несмотря на все его старания, освободить битком забитый холл ему так и не удалось.
Внимание всех мужчин приковала огромная фотография Симоны, и неприступная девушка, подобно Кассандре, казалось, читала их самые сокровенные желания. Предвкушение встречи с женщиной своей мечты заставляло их брюки топорщиться спереди, вызывая досаду и неловкость. Женщины, парализованные ревностью, не могли отвести взглядов от коллекции фотоснимков призраков мадам Габриэль. Неужели это правда, спрашивали себя эти дамы, что, пока они оставались дома, мадам Габриэль могла широко раскидывать свои сети и заполучать принадлежащих им мужчин?
С приближением полуночи привратники заперли ворота в парк, оставив снаружи ликующую толпу. Альфонс ужасно устал от напряжения — ему следовало быстро принимать решения: кого впустить, а кому отказать, но успокаивал себя мыслями о том, что Симона уже взрослая и самостоятельная женщина, вполне способная управиться с толпой собравшихся.
Мадам Габриэль и Франсуаза покинули сады, пересекли террасу и присоединились к тем, кто готовился приветствовать Симону.
Как только пробило полночь, оркестр умолк и внутри заиграли арфы. По холлу прокатился приглушенный ропот. Глаза всех присутствующих обратились к роскошному балкону. Им открылся вид, впечатляющий более, нежели открытие сцены в королевском оперном театре.
На балкон ступила Симона, оперлась руками о балюстраду и устремила взгляд на толпу внизу.
Заложенные за уши медно-рыжие кудри каскадом ниспадали на стройные плечи, опускаясь до округлых ягодиц. Она отнюдь не отличалась пышными формами, столь характерными для глазевших на нее дам, не стала она облачаться и в расклешенную юбку-колокол, чрезвычайно модную в то время. Темно-оранжевое платье из крепдешина облегало приятные округлости и выпуклости ее тела, спускаясь до выложенного мраморной плиткой пола, и шлейфом из жидкого золота струилось позади нее. На плечах у нее трепетал прозрачный фуляр в тон платью, распространяя вокруг аромат ее духов. Но более всего изумили гостей свежий цвет ее лица, пронзительная яркость ее золотистых глаз и мягкий изгиб пухлых губ, на которых не было и следа помады. Она олицетворяла аристократическую утонченность, воплощала образ женщины, которая только что вышла из ванны, высушила волосы полотенцем, встряхнула ими, отчего они свободно рассыпались по плечам, и предстала перед своими гостями, чтобы приветствовать их, в очаровательном платье чуточку светлее ее волос. Она не надела украшений, если не считать ленты черного бархата с обручальным кольцом Кира и его красного бриллианта в мочке уха. Возвышаясь на своей импровизированной сцене над толпой, посреди позолоченного декора замка и усыпанных драгоценностями женщин внизу, она поражала своей простотой.
