Сьюзен Флетчер - Колдунья
Странные слова. Я покачала головой. Тотиак издала звук, который обычно издает Бран, когда вылизывается, — а она ела что-то с ладони. Ее нижняя челюсть сильно вихлялась, а щеки были острыми из-за сломанных костей.
Я проговорила:
— Это из-за хорошей погоды. Кажется, за прошедшие две недели я видела больше народу, чем за всю свою жизнь. Люди рыбачили в Кое. Ткали. Я видела мальчиков, которые тренируются с мечами, и…
Гормхул сказала:
— Мародерствуют.
— Мародерствуют?
— Ага. Крадут. Рискуют. Вот что они делают…
Она знала, о чем говорила. Она ковыряла языком в ямках, оставшихся от зубов, словно усиленно думала, и возможно, так оно и было. Но у нее были ветхие мозги, ослабленные беленой и возрастом, — я уверена в этом.
— Они будут брать и брать. Они пригонят сюда больше скота. Дерн. Лошади… Это приведет их к гибели в конце концов, — сказала она, — это воровство. А младший — худший из воров. Твой.
— Мой?
— Твой. Его семя растет, как и его грабежи. Эти коровы с Глен-Лайона… Он нашел их у реки, на водопое, и взял в сумерках. Ох, с ним беда. Дикие сердца. Все было в огне, как его волосы, и прошлым летом его заковали в кандалы в Инверлохи за его дела, а королева пришла освободить его. Сама королева! Она не протянет долго. Она сильнее, чем ее муж, но чума унесет ее…
— Гормхул, — сказала я, — о чем ты говоришь?
Она посмотрела на меня:
— Ты знаешь… — Потом еще: — Маленькая свеча ярче горит там, где, кроме нее, нет свечей…
И она перевела взгляд с меня на Раннох-Мур, и смотрела, как тени облаков скользили по скалам.
— Ты придешь ко мне, — сказала она, — когда завоет волк.
Я покачала головой:
— Волк?
Вот теперь это стало настоящей бессмыслицей.
— Когда прозвучит его зов. Ты вернешься…
— Волк? — У меня мелькнула мысль. — У тебя есть дар предвиденья?
— Волки долго не задержатся. Нет-нет…
Я подвинулась:
— Он есть у тебя? Дар? Гормхул?
Она встала и принялась бродить как потерянная среди камней и отбросов, теребя в руках мертвую птицу и нашептывая что-то под нос. И я чувствовала в ней странную силу. Наверное, это белена смутила ее разум и наполнила его видениями. А может, это из-за своего роста и старости она кажется такой загадочной, такой мудрой.
Скатившись по камням и направившись домой, я прошла мимо человека из Ахтриэхтана, который копал торф в долине. Я подкралась к нему. Очень тихо спросила:
— Коровы. В Укромной лощине. Где они украдены?
Он меня понял:
— Глен-Лайон. Северо-восток.
Но откуда она узнала об этом? С ее сломанной, затуманенной беленой жизнью?
Я очень плотно обхватила себя руками, скрючившись у огня в ту ночь.
Дар предвиденья. Даже вы, сэр, слышали о нем — о том, как человек может прозревать грядущее, может видеть его и знать, каким оно будет. Кора билась в судорогах на полу. Она выгибала спину, и когда это проходило, она сжимала ладонями голову и говорила: «Кажется, у меня шея висельника» или «Бойся телят с отметинами…» Я думаю, так она увидела «северо-запад». Увидела веревку и поняла: «Вперед!»
Иногда Кора продавала свои видения, свой дар предвиденья. Бывало, она возвращалась из Хексема с пригоршней пенни, которые тратила на еду или на ленточки для волос. Но Гормхул была не такой. Она ничего не продавала. Она держалась подальше от домов, пряталась высоко в горах, а среди Макдоналдов ходили легенды о ней — о козлоногой твари, что завывает в полнолуние. О необычном помете, что находили в траве. Леди Гленко говорила о «пэн ни» — женщине из тумана, которая полощет одежду в Кое темными ночами, и это значит, что смерть ходит рядом. Я слышала это и понимала, что они говорят о Гормхул. Я сказала:
— Она настоящая, не из тумана. Я встречала ее, от нее воняет гнилью.
Но верования подчас сильнее правды.
— Держись от нее подальше, сассенах, — велела леди Гленко. — В ней смерть.
«Ведьма. Провидица. Старая карга».
Но Гормхул все-таки тоже человек. Они все трое были людьми — людьми из крови и плоти, с бьющимся внутри сердцем. Тотиак чесалась и чихала. У Луйрак из Тирей приходили месячные — я замечала красные пятна у нее на юбках, когда она проходила мимо. А как-то раз я видела, как Гормхул следит за мужчиной из клана Кэмеронов, который пришел в Гленко из дальней долины. Он шагал, распевая песни, а она кралась за ним некоторое время. Почему? Можно догадаться. Полагаю, она хотела бы предаться с ним страсти, но никогда не пыталась прямо себя предложить.
Я слишком много говорю об этом.
Но на самом деле я пытаюсь объяснить, что, несмотря на дар предвиденья, и вонь, и дикую жизнь, они все же были человеческими существами. Они все же были дочерьми, сестрами, женами, и я смотрела в их мутные от белены глаза и думала: «Что случилось? Через что им пришлось пройти?» Потому что никто не стал бы жить такой жизнью без причины. Никто не стал бы жить в отшельничестве на горе, если бы с ним не случилось какое-то несчастье — увечье, или потеря, или нечеловеческий ужас.
Наверное, Тотиак пострадала в драке. Какой-то мужчина или несколько избили ее и бросили умирать — я видела, какой формы ее кости, и слышала, как они пощелкивали, когда она двигалась. У девушки из Тирей было такое одинокое и израненное сердце, что у нее отнялся язык, и, мне кажется, ее мучили жуткие кошмары, потому что как-то я слышала ее крик в ночи — это был крик боли. Тотиак снились тонущие лодки.
А Гормхул? Я никогда не узнаю, почему она стала такой. Но явно она жевала белену, чтобы заглушить отголоски прошлого.
Однажды я услышала, как она прошептала: «Любовь…» И все. Больше ничего. Но по тому, как она произнесла это слово — медленно, с ленивым блеском в глазах с красными ободками, — мне показалось, она желала, чтобы это чувство никогда не приходило к ней.
* * *«Посмотри, что любовь сделала с ними. Посмотри, что сделали люди».
Но разве слова могут помочь? Я считала дни до встречи с Аласдером.
Я высматривала его на вершинах. Пробираясь по лесу, я слышала, как птица вспархивает с куста, и думала: «Он?» Но это был не он.
И все-таки он пришел. Он спустился со склонов Кошачьего пика, камни сыпались у него из-под ног. Они падали, как капли дождя. Я услышала грохот, а когда повернулась, то увидела, как они скачут по скалам и падают на коров, и подумала: «Что за…» И когда я посмотрела вверх, он был там.
— Я уезжал, — сказал он. — Слишком надолго, как мне показалось.
Его волосы сияли в солнечном свете, и он виделся мне еще большим, чем в прошлый раз. Он достал из кармана тонкую яичную скорлупку, голубую в темную крапинку. Ее половинку, точнее. Внутри сохранилась белесая пленка и маленькая прожилка крови, и я знала, что оттуда вылетела птица. Она вылупилась и улетела прочь. Он положил скорлупку на мою ладонь.
