Джо Гудмэн - Безбрежное чувство
И женщина каждый раз бросалась в объятия графа со счастливым смехом, забыв свою печаль в час прощания — день, неделю или месяц назад. Ее волосы были светлыми, блестящими и гладкими, как волокно в кукурузном початке, а глаза — синими, как незабудки. Пока отец был в доме, она веселилась, а когда уходил, плакала.
В Стэнхоупе Джеффри всегда был желанным гостем — разумеется, в отсутствие законной жены графа. Впрочем, она бывала там редко. Ее стихией был Лондон, а главным занятием — короткие бурные связи, о которых граф прекрасно знал и которые молчаливо поощрял, потому что так было лучше для них обоих. Единственным источником разногласий между супругами было «отродье» — так графиня называла Джеффри. Именно от нее он впервые услышал и слово «ублюдок». Это случилось незадолго до его отъезда в школу, где это прозвище прочно к нему приклеилось.
Там, в кровопролитных драках, он упрямо боролся за титул, на который не имел права, и против клейма, которое носил. Он научился стойко переносить удары линейкой по пальцам. Воспитатели неизменно ставили родителей в известность о его «невозможном» поведении, и хотя Джеффри не желал, чтобы отец и мать стыдились за него, он смутно сознавал, что покрыл их позором уже тогда, когда появился на свет. Постепенно он ушел в себя и равнодушно сносил насмешки. Беспомощный гнев на судьбу он заменил рвением в учебе. Запоем читал книги и брался за любое задание, которое давало шанс пополнить знания. Он начал учиться так, словно от этого зависело само его существование.
Когда Джеффри было десять, он получил одно за другим два письма, и они перевернули весь его мир.
Первое было сразу от матери и отца. Почерк их был так различен, что невозможно было спутать один, мелкий и изящный, с другим, крупным и размашистым. Нетрудно было предположить, что родители были счастливы, когда составляли послание. Не по возрасту развитый, он уже отчасти понимал, что такое любовь.
Первая почерпнутая из письма новость была печальной. Вернее, она могла быть печальной, если бы Джеффри нашел в себе хоть каплю симпатии к леди Хелен, графине. Оплакивать смерть женщины, для которой он всегда был только «ублюдком», было бы чистой воды лицемерием. Затем граф извещал о том, что намерен жениться вторично, на матери Джеффри, и что это, конечно, вызовет скандал, потому как он даже не собирается выдерживать годичный траур. Письмо заканчивалось заверениями, что новобрачные приедут навестить сына сразу после венчания.
Джеффри хранил письмо ночью под подушкой, а днем — за пазухой, отчего оно вскоре рассыпалось в прах. В числе прочего там говорилось, что он будет занесен в генеалогическое древо как Джеффри Хантер-Смит и будущий седьмой граф Стэнхоуп. Мальчик с нетерпением ждал этого дня — не ради титула, а в ожидании, что прозвище «графский ублюдок Джеффри Адамс» уйдет в прошлое. Он собирался огласить школьные коридоры криками торжества.
Время тянулось медленнее, чем когда-либо. В один из дней вместо отца и матери прибыло письмо от Чарлза Ньюборо, двоюродного брата Томаса Хантер-Смита. Тот с прискорбием сообщал, что родители Джеффри в результате несчастного случая по дороге к нему «отошли в лучший мир».
Случилось это почти неделю назад. Первое, что почувствовал Джеффри в эти мгновения, — это гнев. Как! Родители уже в могиле, а его даже не потрудились известить! Ему даже не было позволено взглянуть на них в последний раз!
Потом гнев сменился мучительной болью потери, на лист закапали слезы, и мальчик скомкал его, так и не дочитав.
На другой день Чарлз Ньюборо прибыл в школу лично, чтобы забрать Джеффри. Они встретились в кабинете директора. Пораженный тем, что кузен отца оказался достаточно молод, мальчик заговорил с ним, не дожидаясь от директора позволения начать разговор, и получил короткий, но суровый выговор. Возможно, именно поэтому он пропустил мимо ушей то, что Чарлз Ньюборо был представлен ему как седьмой граф Стэнхоуп. В тот момент титул заботил его меньше всего. С обучением было покончено. Воспитатель вынес пожитки Джеффри к экипажу, кучер уложил их на крыше, ворота школы закрылись за мальчиком навсегда. Он вынес все это молча и, махнув рукой на учтивость, внимательно изучал черты новообретенного дяди, которые ему совсем не понравились. Глаза у Чарлза Ньюборо были маленькие, широко расставленные и откровенно неприветливые, а нос — массивный и крючковатый, как у стервятника. Он был в глубоком трауре, который показался мальчику превосходным образчиком лицемерия.
И Джеффри ничуть не ошибся. В присутствии директора дядя держался с ним корректно, даже заботливо, но стоило им оказаться наедине, как все напускное слетело, словно шелуха. Первым делом он холодно сообщил, что родители Джеффри погибли еще до венчания, так что перед лицом закона он по-прежнему остается внебрачным ребенком и к тому же сиротой. Поскольку отец не оставил завещания, все состояние и земли переходят к ближайшему родственнику мужского пола, то есть к нему — Чарлзу Ньюборо. Даже коттедж, в котором вырос мальчик, переходил к дяде как часть имения, а имущество матери, чтобы оплатить погребальные услуги, пришлось продать с торгов. Таким образом Джеффри остался без гроша в кармане.
Выслушав дядю, мальчик вскочил с обитого плюшем сиденья и бросился на него с кулаками. Он кричал, что все это ложь. Отец и мать писали ему, что приедут сразу после венчания и что, если нужно, он предъявит в виде доказательства письмо. Чарлз Ньюборо побледнел и потребовал сделать это немедленно. Но Джеффри вспомнил о судьбе послания и сразу утратил весь свой запал, что позволило дяде стряхнуть его с себя, как котенка.
До сих пор мальчик был уверен, что его увозят в Стэнхоуп, но теперь сообразил: этому не бывать. Новоявленный граф не потерпит под своей крышей чужого внебрачного ребенка. Превозмогая ненависть и отвращение, он спросил, что будет с ним дальше. Чарлз Ньюборо ответил, что пристроил его юнгой на одном судне, и заглушил протесты Джеффри ударом под ребра, от которого у мальчика помутилось сознание.
Какой-нибудь сорванец, рожденный и выросший на лондонских улицах, счел бы плавание на бриге «Ингрен» под началом Лайама Харви воплощением всех своих мечтаний. Для Джеффри оно стало сущим адом, продолжительностью в пять долгих, бесконечно долгих лет. Разумеется, он быстро получил нужную закалку — вынужден был ее получить, иначе бы просто погиб. К двенадцати годам он потерял счет угрозам капитана Харви сделать из него свою «подстилку». Как-то ночью тот в самом деле попытался осуществить это намерение, но, к счастью для мальчика, давно уже потерял всякую мужскую силу. Однако капитан не потерял тщеславия и строго-настрого запретил Джеффри — в то время уже Джерико, а для окружающих Джерри — под угрозой отдать его на потеху всей команде, болтать о том, какую потерпел неудачу. Мальчик благоразумно придержал язык и с той поры носил клеймо «капитановой подстилки». Отчасти это был постыдный ярлык, отчасти щит, надежно защищавший от чужих посягательств. Однако когда ему исполнилось четырнадцать, капитан подобрал в южном порту ловкого постреленка, способного ублажить его иным способом, и Джерри тем самым лишился всякой протекции. Ему пришлось несладко, однако он уже умел за себя постоять. В одной драке он отсек ухо Дугану, в другой — искалечил пару матросов и в конце концов убил одного из претендентов на место покровителя. Будь этот человек достойный и богатый, Джерри не избежал бы виселицы, но жизнь моряка не стоила и цента — по крайней мере на «Ингрен». Дело кончилось тридцатью ударами линьком и заточением в вонючем корабельном трюме.
