Виктория Холт - Испанский жених
Однажды, уже в начале весны, во дворец прискакал гонец из замка Алькасар-де-Сан-Хуан. Сразу по прибытии он попросил аудиенции у королевы-регентши.
Готовясь принять его, Хуана надела черный монашеский балахон, капюшон опустила почти на глаза. Привычка по возможности скрывать от посторонних свое лицо осталась у нее со времени траура по супругу, португальскому принцу. Многие вспоминали, что такая же привычка появилась у королевы Хуаны после смерти Филиппа Красивого, когда она держала у себя гроб с его телом.
– Плохие новости, Ваше Высочество, – сказал гонец. – Королева Хуана больна, и мы опасаемся за ее жизнь. Это началось три недели назад, когда она пожелала принять горячую ванну. Тогда у нее было помутнение рассудка – она говорила, что ночью к ней придет король, ее супруг, и будет недоволен, потому что она уже много лет не мылась. В ванну налили воду, и она ступила в нее, не дав остыть – когда та почти кипела, Ваше Высочество.
– И что?.. Она ошпарилась?
– У нее на ногах слезла кожа, Ваше Высочество. Королеву тотчас отнесли в постель и позвали лекарей, но ожоги до сих пор не зажили. Она никого не подпускает к себе – лежит без всякого ухода… и так уже три недели.
– А что же лекари?
– Они не могут осмотреть королеву. Она поднимает крик, стоит лишь кому-нибудь приблизиться к ней. Но, видимо, на ногах уже началось нагноение – так громко она стонет днем и ночью.
– Нужно что-то делать, – сказала Хуана. – Я сама поеду к ней и возьму с собой лекарей моего брата.
Собрав большую группу докторов, она выехала с ними в Алькасар, но там выяснилось, что старая королева не желает принимать никого, кроме Хуаны.
У нее помутилось в глазах, когда она узнала, в каких условиях лежала больная. Обожженные ноги были видны во всем их ужасе, потому что королева кричала от боли, если кто-нибудь пробовал прикрыть их простыней.
Увидев Хуану, королева простонала:
– Кто это?.. Кто пришел сюда, чтобы мучить меня?.. Это ты, Мозен Феррер, мой истязатель? Ты? Ну так смотри, что ты сделал своими пытками!
Хуана упала на колени и закрыла лицо руками, чтобы не видеть ужасающее зрелище, которое представляли собой ноги ее родной бабки. Это не помогло – через мгновение она разразилась истерическими рыданиями.
– Что с тобой? – спросила королева.
– Я не могу видеть вас в таком состоянии… вас… королеву!
– Видеть меня в таком состоянии?.. Старую, искалеченную, покрытую язвами – и умирающую? Но чему же тут удивляться? Это подходящий конец для меня.
– Ох, бабушка, нет… нет! Я привезла лекарей, они помогут вам!
– Никто мне уже не поможет, да мне это и не нужно. Скоро мои мучения закончатся, и я встречусь с ним.
– Бабушка, вы желаете, чтобы ваша душа встретилась с Богом?
– Нет… Я буду с Филиппом. Но что меня ждет там, наверху? Неужели я опять застану его в окружении женщин?
– Бабушка, не надо… не надо. Я позову отца Борджа. Или, может быть, лекарей? Они должны посмотреть вас.
– Отца Борджа? Я думаю, это переодетый Мозен Феррер.
– Нет… нет!
– Он отравил Филиппа. А теперь хочет отравить меня? В таком случае, пускай войдет – тем быстрее я встречусь с Филиппом. Ах, снова быть с ним! Снова ссориться, даже драться… впрочем, это не важно. Лучше получать от него побои, чем жить в одиночестве, со своими болезнями… и без него!
– Бабушка, вот отец Борджа. Он стоит у двери. Умоляю, выслушайте его, пока еще не поздно.
– Я не желаю слушать его.
– Бабушка, это необходимо. Прошу вас, не покидайте нас, не расставшись сначала со своими грехами!
Она перешла на шепот:
– Я устала… Оставьте меня в покое.
Молодая Хуана поманила отца Борджа, и тот подошел к постели.
– Молитесь за нее, – прошептала она. Он помолился.
– Покайтесь, – сказал он. – Попросите отпустить вам ваши грехи.
Королева кивнула – то ли в знак согласия, то ли вместо прощания. Никто из присутствовавших не понял значения этого жеста.
В этот момент в комнату вошел гонец. Немного подождав, он сказал, что богословы из Саламанки, прослышавшие о состоянии королевы, прибыли в Алькасар, чтобы быть здесь в последние минуты ее жизни.
Богословов впустили. Они сгрудились вокруг постели умирающей королевы, один из них поднял распятие над ее изголовьем.
– Вашу душу еще можно спасти! – воскликнул он – Говорите, просите прощения! Повторяйте за мной: «Господи распятый, помоги мне…» Ну!..
Она с трудом открыла глаза и прохрипела:
– Я уже… не чувствую боли.
– Молите о прощении! Скажите: «Господи распятый, помоги мне».
Ее губы чуть заметно пошевелились.
– Господи… распятый… помоги… мне.
Священник приблизил распятие к ее лицу. Она медленно выдохнула и неожиданно улыбнулась.
Хуана, склонившаяся к голове королевы, расслышала ее последнее слово:
– Филипп!..
Так королева Хуана покинула этот мир.
Наступил апрель – самое подходящее время для рождения английского престолонаследника. На деревьях набухли почки; всюду звонко пели птицы, словно приветствуя появление долгожданного принца. Даже испанцы к началу весны помирились с англичанами – возможно, потому что предчувствовали скорое возвращение на родину.
В Хэмптон-корт было торжественно и тихо, слышались приглушенные голоса. «Теперь уже в любой момент», – шептали придворные и слуги. Как испанцы, так и англичане, передав друг другу это известие, расходились на цыпочках. Одни лишь французы надеялись на выкидыш, поскольку рождение принца означало конец всех мечтаний Генриха Второго, намеревавшегося через супругу своего сына, шотландскую королеву Марию, завладеть английской короной.
Первыми ударили в колокола звонари храма Святого Стефана в Вальбруке, а уже через десять минут колокольный звон разносился над всем Лондоном. Это было воспринято как сигнал.
– Родился! – кричали они.
– Кто? Мальчик?
– Конечно, кто же еще!
В народе ждали только мальчика и радоваться могли только ему. Были зажжены фейерверки и бенгальские огни. На улицах пели и веселились.
А в Хэмтонском дворце королева металась по постели и корчилась от боли.
Здесь совершалась церемония, сопровождавшая рождение каждого ребенка королевской крови. Никто не должен был сомневаться в том, что младенец принадлежал Марии, а не какой-нибудь другой женщине. Вот почему так много свидетелей собрались возле ее ложа.
Некоторые повивальные бабки украдкой переглядывались. Они не смели высказать свои мысли вслух – из страха быть обвиненными в государственной измене.
Но вот королева снова закричала, и женщины склонились над ее постелью.
Одна из них, более решительная, чем остальные, сказала:
