Джейн Остен - Разум и чувства
Элинор уже высказалась в пользу Уилльяма и этим обидела миссис Феррарс, а Фанни еще больше. Марианна, когда спросили ее мнение, обидела их всех, сказав, что у нее нет на этот счет никакого мнения, так как она на этих детей и не смотрела.
Когда все собравшиеся уже не знали, куда обратить своё внимание, чтобы только не смотреть на этих милых детей, то от безысходности уставились на стены, где увидели нечто интересное.
До того, как они уехали из Норланда, Элинор нарисовала для своей свояченицы пару неплохих пейзажей, которые только сейчас были принесены и повешены в доме, украсив ее художественную гостиную. Эти-то рисунки и были пойманы взглядом Джона Дэшвуда, когда он проходил там за другим джентльменом в следующую комнату, сняты и официально переданы в руки полковника Брэндона, чтобы он еще раз обратил внимание на художницу.
– Это написано моей старшей сестрой, – сказал он, – и вы как человек тонкого вкуса, должны, я смею сказать, оценить ее талант. Я не знаю, были ли вы знакомы с ее работами раньше, но она действительно создана, чтоб хорошо рисовать.
Полковник, хотя и не был знатоком изящных искусств, все же залюбовался пейзажами мисс Дэшвуд. Остальные тоже подхватили его восхищение и принялись передавать рисунки из рук в руки, осыпая их автора комплиментами. Миссис Феррарс, не зная, что это работы Элинор, тоже взглянула на них, и, после того, как они были высоко оценены леди Миддлтон, Фанни передала их своей матери, сообщив, что они выполнены мисс Дэшвуд.
– Хм, – сказала миссис Феррарс, – очень мило.
И без всяких благодарностей вернула их дочери.
Возможно, Фанни подумала на минуту, что ее мать уж чересчур груба, так как немного покраснела, и немедленно сказала:
– Они очень приятные, сударыня, не так ли? – Но потом опять, боясь быть слишком официально вежливой, возможно и переступив через себя, она благоговейно добавила:
– А ты не находишь, что они по стилю очень похожи на работы мисс Мортон, мам? Она ведь рисует очень приятно. Как красивы ее пейзажи!
– Прекрасные, право же. Вот она-то рисует, право же, чудесно!
Марианна не могла больше этого выносить. Она уже полностью была разочарована в миссис Феррарс, и такая несвоевременная похвала другой художницы, за счет Элинор! Хотя она не имела каких-либо намерений, спровоцированных этим, все же сказала:
– Как-то странно. Кто такая мисс Мортон? Кто ее вообще знает? Мы говорим о работах, написанных Элинор.
И сказав так, она взяла рисунки из рук своей свояченицы и начала любоваться ими.
Миссис Феррарс недовольно глянула на нее и громко сказала:
– Мисс Мортон – это дочь лорда Мортона!
Фанни тоже рассердилась, а ее муж был готов заступиться за свою сестру. Элинор тоже была рассержена выпадом Марианны, даже больше, чем всем остальным в этот вечер. Но увидев глаза полковника Брэндона, который смотрел на Марианну с таким обожанием и восхищением, промолчала.
Но Марианна на этом не остановилась. Полное равнодушие миссис Феррарс к произведениям ее сестры, видимо, были для нее предвестниками серьезных проблем для брака Элинор с ее сыном. Так как ее собственное раненное сердце заставляло думать об этом с ужасом, она не смогла сдержать нахлынувшие чувства, резко встала и после минутного колебания, подошла к стулу сестры, обняла ее одной рукой за шею и прижалась одной щекой к ее щеке, сказав при этом:
– Милая моя, милая Элинор, не обращай внимания на них! Не разрешай им сделать тебя несчастной!
Она не могла сказать ничего больше. Сила духа почти покинула ее и, спрятав свое лицо на плече Элинор, она молча заплакала. Отношение присутствующих к плачу Марианны оказалось холодным, и, похоже, каждый был занят чем-то. Лишь полковник Брэндон встал и подошел к ним, не совсем понимая, что он делает. Миссис Дженнингс дала Марианне нюхательную соль. Сэр Джон, почувствовав себя имеющим отношение к той, которая все здесь затеяла, тут же сменил свое место, пересел поближе к Люси, и дал ей шепотом полный отчет о содеянном.
Через несколько минут Марианна пришла в себя, вытерла слезы и молча села рядом с сестрой, хотя и не смирилась в душе с тем, что только видела.
– Бедная, бедная Марианна, – прошептал Джон полковнику Брэндону, – У нее не такое хорошее здоровье, как у ее сестры! Она весьма впечатлительна, у нее нет выдержки Элинор. Каждый знает, что это не совсем хорошо для молодой женщины, которая к тому же была красива, а теперь на глазах теряет своё обаяние! Вы и не поверите, как прекрасна была Марианна всего несколько месяцев назад! Почти такая же обворожительная, как и Элинор. А сейчас вы видите, как она померкла!
Элинор полностью удовлетворила своё любопытство – о миссис Феррарс она узнала столько, что теперь им обеим лучше было бы совсем не встречаться. Она достаточно насмотрелась на ее гордыню и глупость, убедилась в предвзятом мнении о себе, и живо представила все те трудности, которые возникли бы у нее, выйди она замуж за Эдварда, даже если бы он сейчас был свободен. Элинор поняла, что она должна благодарить судьбу, которая спасла ее от семейства Феррарс. В конце концов, если она не сможет посмеяться над Эдвардом, который привязан к Люси, то, будь мисс Стиллс немного добродушнее, можно было бы посмеяться и над ней.
Она гадала, можно ли лукавую Люси облагородить вежливостью миссис Феррарс. Интерес и тщеславие последней сделали её настолько слепой, что позволили найти достоинства у старшей мисс Стиллс лишь потому, что она была не Элинор, и даже делать ей комплименты. То, что не было прочитано по глазам Люси вечером, было сказано ее устами на следующее утро. Она навестила Элинор на Беркли-Стрит по личному желанию леди Миддлтон, чтобы рассказать, как «безмерно она счастлива»…
Ей повезло, миссис Дженнингс срочно уехала из дома, получив записку от мистера Палмера, и теперь Люси могла смело откровенничать.
– Моя дорогая, – воскликнула она, как только они остались одни, – я пришла поговорить с вами о своем счастье. Мог ли кто еще быть так обходителен со мной, как миссис Феррарс? Вы знаете, как я боялась увидеть ее! Но, вчера, как только меня представили, она была такой приветливой, что я теперь могу уверенно сказать, что она великолепно приняла меня. А разве не так? Вы ведь видели все это сами, и разве вас это не поразило?
– Она действительно была очень вежлива с вами.
– «Вежлива»? Разве, вы не видели ничего другого, а только вежливость? Я видела, куда более шире – такую доброту, которой никто не удостаивался, а только я! Никакой гордости, никакой надменности, и ваша сестра тоже самое – сама влюбленность и приветливость!
Элинор хотела поговорить о чем-нибудь другом, но Люси все еще настаивала, чтоб та узнала ее причины для счастья. И Элинор вынуждена была продолжить этот разговор.
