Сьюзен Зонтаг - Любовница вулкана
Он уехал. История возвысила его. Наступило время целеустремленных людей маленького роста и непомерных амбиций, нуждавшихся не более чем в четырех часах сна. Он под покровом разных небес, в бурном море, на кренящемся корабле преследовал врага. Теперь на его счету числилось множество выигранных сражений. Война отняла у него некоторые части тела. Его вотчиной, королевством, средством передвижения, трибуной был сначала «Капитан», оснащенный семьюдесятью четырьмя пушками, а потом и другой семидесятичетырехпушечник, «Тезей». Прошло пять лет. Он стал героем, Героем для правителей Неаполя, живших в смертельном страхе перед другим маленьким целеустремленным человечком, который сумел собрать революцию из обломков и направить ее энергию на достижение, казалось бы, невыполнимой цели, а именно — на завоевание Францией всей Европы и свержение отжившего монархического строя. Он нас спасет, он один может нас спасти, сказала королева. Король выразил согласие. Английский посланник, представлявший в Неаполе мощь британской державы, не мог не поддержать королеву. Последние два года Кавалер часто обменивался с молодым капитаном (теперь уже адмиралом) письмами, в которых рассказывал о своих попытках привлечь трусливый Неаполь на сторону Англии. Жена Кавалера тоже ему писала. Ей нравилось кем-то восхищаться, а этот человек был воистину достоин восхищения. Порывы восторга были ей необходимы. Последнее время все чаще и чаще.
Его кидало по всему Средиземному морю, морю войны, но он не забывал сообщать новым друзьям, очень коротко, о пополнении своей коллекции тяжелых ранений.
Все было просто, осязаемо, больно, возвышенно. Мир состоял из четырех стихий — берега и воды, огневой мощи и воздушного пространства, отделяющего от врага. Ему посчастливилось командовать многими парусниками, и у каждого было свое знаменитое имя, история, каждый вдоволь попробовал пота и крови. Сейчас адмирал ходил на семидесятичетырехпушечном «Вангарде», команда которого насчитывала свыше шестисот офицеров и матросов. Он очень мало времени проводил в роскошной, просторной адмиральской каюте. Днем и ночью мерил шагами палубу. Встречал каждый рассвет, провожал каждый закат. Видимость для него всегда была полной. На море человек всегда в движении, даже при полном штиле. Птицы, подобно крошечным воздушным змеям, парили над головой, отвесные паруса облаков разворачивались, кренились, морщинились, выгибались, увлекая корабль по ветру; движение всегда по ветру. Череда дней и ночей, череда дел — он следил за всем сразу. Когда очень уставал, стоял на шканцах, неподвижно, у всех на виду. Он верил, что самый его вид магически действует на команду — он неоднократно в этом убеждался, и не только в пылу сражения, — и пугает врага. Так оно и было.
Отомщены, вскричала королева, когда Неаполя достигла весть о том, что эскадра молодого адмирала уничтожила французские корабли на Ниле. Нуре hуре hype та chere Miledy Je suis folle de joye,[14] написала она своей дорогой подруге, жене английского посланника. Та, получив радостную весть о блестящей победе, потеряла сознание. Я упала на бок и ударилась но што с того, написала она адмиралу. От таково известия можно и умиреть — нет я не хотела бы умирать пока не увижу и не обниму Нильского Победителя.
* * *Так Герой ворвался в их жизнь.
22 сентября 1798 года. Во главе небольшой флотилии пышно убранных, украшенных государственной символикой кораблей, которые вышли днем, в самую жару, навстречу «Вангарду», — королевская барка, которую ведет адмирал неаполитанского флота Караччьоло. Под расшитым стеклярусом навесом — король, королева, несколько их детей. Следом — барка музыкантов королевской капеллы. На барке под британским флагом — Кавалер и его роскошная супруга, в одежде цветов династии Бурбонов: голубом платье с золотыми кружевами, синей шали с золотыми якорями и в золотых серьгах, тоже в виде якорей. Королевский оркестр, умудряясь не фальшивить, играет «Правь, Британия», и Кавалер, улыбаясь, напевает про себя:
Твое — оно твое по праву,
И берега склонятся пред тобой.
Позади, теснясь, раскачиваясь, врезаясь друг в друга, плывет не менее пятисот фелюг, барок, яхт, рыбацких лодок, а в них кричат и размахивают руками люди. Когда царственные особы и Кавалер с женой начали подниматься на борт «Вангарда», толпа принялась громогласно славить короля, а Герой снял и спрятал в карман зеленую глазную повязку.
Наш освободитель, — сказал король. Хранитель и избавитель, — сказала королева. Ах! — вскрикнула супруга Кавалера при взгляде на Героя. Он был изможден, кашлял; пудреные волосы чересчур длинны; пустой правый рукав пришпилен к борту мундира; а над ослепшим глазом, там, куда во время сражения на Ниле ударил осколок картечи, багровел шрам. О! — и жена Кавалера упала ему на грудь.
Она упала мне прямо на руки, и это была очень трогательная сцена, писал Герой своей жене. В длинном письме он рассказывал, какой роскошный, торжественный прием ему оказали. Его пожелало встретить столько людей, что залив кишел кораблями и лодками, кругом развевались флаги, гремели ружейные салюты, с возвышающейся над городом крепости Сан-Эльмо палила пушка. Потом он сошел на берег, и отовсюду, с криками «vivo!» к нему потекли люди, разодетые в бархат и ленты, и протягивали руки. Без повязки его глаз сильно страдал от солнечного света — Неаполь был весь залит солнцем. Затем настал благословенный вечер, и устроили великолепный фейерверк, который завершился появлением в небе британского флага и красиво выписанных инициалов Героя. На крутых перекрестках люди танцевали у костров. То, как меня встречал простой народ, было поистине трогательно. Особняк Кавалера, по случаю банкета в честь Победителя, на котором присутствовал сам адмирал Караччьоло, сиял тремя тысячами ламп. Герой был счастлив и сумел выдержать банкет до конца.
Его правая рука, рука-фантом, сильно болела. Боли начинались от правого плеча. Героя терзали приступы кашля и жар. Он крепился — презирал жалобы. Он был маленьким, худым, но крепким. И умел выносить невыносимое. Боль — как волна, надо твердо стоять на ногах, и она схлынет. И немыслимая боль ампутации, без спасительного глотка рома, и боль после ампутации — хирург попался неумелый и обрубок три месяца гноился, — даже это всего лишь волны.
Те же волны раскачивали лодку боли — маленькую лодку, уносившую Героя с места битвы, где он так и не успел сразиться. Лодку, с которой он сошел как герой-правша и вытащил меч, намереваясь повести ночной десант на испанский форт; лодку, куда, после того как он упал навзничь с раздробленным картечью правым локтем, принесли его бесчувственное тело; лодку, которую обезумевшая команда развернула и вывела из бухты, надеясь добраться до флагманского корабля раньше, чем он умрет от потери крови. Он пришел в себя, схватившись за жгут, наложенный у плеча. Они как раз проходили мимо одномачтового корабля его флотилии. Тот, получив удар в борт ниже ватерлинии, тонул. Герой настоял, чтобы они задержались и подобрали уцелевших. Волны, волны, целый час, прежде чем удалось добраться до покачивавшегося на якоре «Тезея» с потушенными огнями. Яростно крикнув тем, кто хотел помочь: — Я сам! У меня пока еще есть ноги и одна рука! — он обмотал вокруг левой руки веревку и рывком взобрался на борт, приказал позвать хирурга, чтобы тот ампутировал правую руку, по самый жгут, а через полчаса был уже на ногах и отдавал приказы капитану флагмана невозмутимым и суровым голосом.
