Наталья Майорова - Время перемен
– Ничего подобного! Просто Николай Павлович Осоргин на самом деле завещал Синие Ключи нашим с Любой детям… Таким оригинальным образом он пытался позаботиться о дочери…
– Что ж, действительно оригинально, – сказала Юлия и после долго молчала. Потом заговорила голосом, каким могла бы говорить весной из ледника с осени замороженная рыбина. – Так ты нынче выбираешь – на ком тебе жениться? На мне: вроде бы по любви, но без Синих Ключей? Или на ней: по расчету, но зато имение и прочее?
– Юлия, о чем ты говоришь?! Я давно выбрал тебя! То есть я и не выбирал никогда… Я не это хотел сказать! Мы поженимся и станем жить в Москве…
– Где? У нас – посреди мамочкиных истерик и скандалов? На съемной квартире, как твои нищие, невесть что воображающие о себе друзья – площадный театрик раскрашенных пифагорейцев?.. Ты готов предать все наши мечты и, поджав хвост, бежать прочь по первому слову сумасшедшей девчонки? Что ж, в этом случае я даже признательна ей. – На последней фразе голос Юлии еще понизился температурой, хотя это и казалось уже невозможным. На красивом побледневшем лице девушки как будто бы выступил иней. – Она показала мне в истинном свете человека, с которым я собиралась связать свою жизнь. Одно сказать – лучше рано, чем поздно. Я разрываю нашу помолвку. Можешь считать себя свободным. Если хочешь, женись на цыганке, может быть, вы даже будете счастливы.
– Юлия, я же люблю тебя одну! – вскричал Александр. – И всегда любил! Я не виноват, что она выжила и появилась здесь!
– Любовь выражается не в словах, а в поступках, – презрительно заметила Юлия. – Ради любви люди, мужчины, совершали подвиги и преступления. Ты никогда не слышал об этом? По-видимому, нет… А теперь оставь меня. Мне надо подумать…
Александр шел по Юшкову переулку, не разбирая дороги и не видя ничего вокруг. Три раза извозчики, грязно ругаясь, осаживали храпящую лошадь у самого его лица и один раз коляска, проехав по луже, обрызгала его с головы до ног. Он ничего не заметил…
Странная мысль посетила его: «Куда уходит счастье? Вот, всего несколько дней назад, оно было тут и казалось вполне материальным, таким же, как пирог с клубникой, солнце над полем или взбитая постель с пуховой периной. И вот его нет. Куда же оно подевалось? Не могло же оно, такое видимое и физически ощутимое, раствориться бесследно! Может быть, оно ушло к кому-то другому? К кому же?»
От Варварки до Козьмодемьяновской улицы Александр честно и напряженно вспоминал, но так и не вспомнил в небольшом кругу своих знакомых ни одного хотя бы приблизительно счастливого человека.
«Как-то неправильно устроен мир, – тупо подумал он. – Все несчастны. Наверное, скоро все-таки будет революция…»
Глава 18,
в которой Люша продолжает встречаться со своим прошлым, Александр принимает предложение Любови Николаевны и выясняются некоторые «обстоятельства» с обеих сторон
Мы гуляем. Я таскаю за собой Степку. Он совсем вырос и пахнет, как пахли мужики у отца в конторе. Меня это смешило в детстве – мужики ушли, а запах остался. Так делают псы. Иногда я даже заглядывала в конторские углы, – может, когда никто не видит, мужики там все-таки потихоньку писают?
Степка носит на руках Камишу. Ему не трудно – она почти ничего не весит. А Степка сильный – когда мы оба были маленькие, он таскал меня на закорках до Удолья и обратно. Иногда даже по два раза в день. Камиша ничего не знает. Она никогда не видела муравейника. Я рассказываю ей про Королеву Муравьев, про ее солдат, показываю ей охранников муравейника с головами как крошечные молоточки. Они встают на четыре лапки, а две передние поднимают вверх и раскрывают жвалы с кислым муравьиным ядом. Крошечные, угрожают нам, огромным, и готовы погибнуть ради родного муравейника. Степка топчет их сапогами, а Камиша, когда ее все-таки ставят на землю, переступает на цыпочках и старается ни на кого не наступить.
На следующий день Камиша сидит на веранде, закутанная в два платка, и рисует акварелью бал у Королевы Муравьев. Тщательно прорисованная роскошь обстановки (я знаю, что Камиша один раз была даже в царском дворце, хотя по болезни и не представлялась государю). Кружатся всякие букашки в диковинных нарядах. Феклуша с открытым ртом стоит сзади с микстурой на подносике (она специально отняла ее у Степаниды, чтобы посмотреть, как итальянская барышня рисует). Жалко, что сгорели мои театрики. Рисовать я не умею, но с театриками я бы показала Камише бал у Королевы Пауков, а потом когда-нибудь, может быть, познакомила бы ее с Юлией. Интересно, кстати, куда она подевалась? Ни Александр, ни Арайя ни разу о ней не упомянули. А вроде родственники и дружили… Может, она померла от злости?
Странно, но Камиша оказалась хорошей наездницей. От слабости она не может сидеть в седле и почти лежит на шее у лошади. И все время что-то ей шепчет. И лошадь (даже моя Голубка!) ее слушается и вовсе не пытается сбросить. Так что если Камишу на лошадь закинуть, то можно довольно удобно возить ее за собой на веревочке. Не надо запрягать громоздкую карету, а в бричке (Эфир быстро бежит) Камиша сразу простужается. Так я провела ее по всей усадьбе. Смешно – на огороде Камиша не могла определить репу, и свеклу, и горчицу и прочее наше, но зато рассказывала Акулине про какие-то итальянские травки – лечебные или для запаха, я не поняла. Даже обещала прислать ей из Москвы семена.
На Камишу в усадьбе смотрят почти как на призрак «покойной хозяйки», и все, под руководством неусыпной Степаниды, оберегают ее от моих возможных «диких» выходок. Странно, как быстро слуги привыкли ко мне обратно. Как будто и не было этих лет. Словно в Синих Ключах сохранялось, как в музее, место для «сумасшедшей барышни», и вот я приехала и снова его заняла.
Синяя Птица без головы-башни выглядит дико и мертво. Александр этого, конечно, заметить не может. Он восстанавливал все хорошо, чистым лесом, но так, чтобы подешевле. Для него ведь это дом, а не птица. А Арайя заметил. Он рассказал: зимой, когда наискосок через поля летит и летит снег, этот дом, казалось, бежит куда-то, сам не зная куда, как безголовая уже курица бежит по двору, хлопая крыльями… Если бы я могла плакать, я бы в этом месте заплакала.
Синяя Птица чувствует, но не узнает меня. Ночью она ползет, и ластится, и стонет утробой. Я кричу по ночам и просыпаюсь от своего крика. Специально сплю в дальней комнате южного крыла, чтобы не пугать Камишу. Она чутко спит и раза три-четыре за ночь закашливается и пьет лекарство.
