Жаклин Монсиньи - Флорис. Флорис, любовь моя
— Не разыскиваешь ли ты двух мальчиков, гетман?
Максимильена задрожала.
— Кто вы, благородный старец? Если вы видели моих детей, скажите об этом во имя любви Господней!
Старик внимательно посмотрел на Максимильену.
— Да, я видел твоих сыновей, женщина, они похожи на тебя. Их привел человек, называвший себя их отцом, но старый Елеазар ему не поверил.
Гетман же по-прежнему глядел на еврея недоверчиво.
— Почему ты решил уведомить меня об этом и откуда узнал, что мы разыскиваем их?
Старик засмеялся.
— Я ведь ростовщик, гетман, а такое ремесло обязывает ко многому. Мне известно все, что происходит в трехстах верстах от моего дома.
— Ну, еврей, презрительно осведомился Ромо, — сколько же ты хочешь получить за эти сведения?
Старик гордо выпрямился.
— Я хочу только одного, надменный русский, — помочь тебе.
Гетман, жестом успокоив Ромодановского, подошел к старику поближе.
— Кажется, я тебя знаю.
— Да, ты должен помнить меня, гетман, я пришел уплатить свой долг. Десять лет назад, когда татары подожгли мой дом и хотели увезти мою дочь Ребекку, появился ты со своими казаками. Ты спас нас. Поэтому я хочу тебе помочь.
Гетман с улыбкой огладил свою шелковистую бороду.
— Я помню тебя. Говори, друг мой, где дети?
— Похититель провел их через винницкие болота.
— Это невозможно, — воскликнул гетман. — Там не выжил бы никто.
Елеазар улыбнулся.
— А они выжили, гетман, потому что мальчики эти — настоящие львы.
— Где же они теперь?
— Тот человек повел их в Хаджи-Бей. Уверен, что он хочет продать их Селим-паше. Идут они пешком и через четыре луны окажутся в крепости.
Максимильена закрыла лицо руками.
— Какой ужас! Мои сыновья у турок!
А гетман Саратов вскричал:
— Через четыре луны? Если мы будем скакать день и ночь, то обгоним их. Успокойся, благородная дама, Селим-паша мой друг.
— Но, гетман, — воскликнула Максимильена, — турки ненавидят русских! Как же Селим-паша может быть твоим другом?
Саратов улыбнулся.
— Ты приехала с севера, благородная дама. Здесь, под украинским солнцем, все знают, что можно сражаться друг с другом и при этом оставаться друзьями. Возможно, в один прекрасный день я уничтожу Хаджи-Бей и построю русский город, но в сердце моем всегда будет жить дружба Селим-паши. И я уверен, что, если меня убьют его янычары, он будет оплакивать мою смерть.
Селим-паша принял гостей так, как умеют это делать лишь на Востоке.
— Мой дом принадлежит тебе, брат мой, а твои друзья — отныне мои друзья.
Ромо же думал: «Этот человек приказал бы отрубить нам голову с той же безупречной вежливостью, если бы мы приехали без гетмана».
Действительно, турки господствовали на Черном море, и любой плененный христианин становился рабом, а женщина — наложницей. Селим-паша поставил только одно условие: соглашаясь приготовить предателю ловушку, он желал увидеть детей прежде всех остальных. Впрочем, гетману и Ромо разрешили спрятаться за парчовыми занавесками, висевшими за спиной эмира.
По знаку матери Флорис с Адрианом подошли к эмиру.
— Простите нас, Селим-паша, за то, что мы… гм! В общем, мы не знали… гм! Вы были очень, очень…
Они самым жалким образом запутались в своих объяснениях. Селим-паша, с улыбкой глядя на них, вздохнул:
— Ах, какая жалость, что вы христиане! Клянусь Аллахом! Женщина, — произнес он, поворачиваясь к Максимильене, — ты не желаешь отречься от своей веры и принять закон Магомета? Тогда вы смогли бы остаться в Хаджи-Бее, а я бы сделал из этих мальчиков визирей.
Максимильена была захвачена врасплох — такая мысль никогда не приходила ей в голову. Ее сыновья — турки? Она на секунду задумалась, подыскивая слова для ответа, ибо не хотела обидеть эмира.
— Благородный Селим-паша, сыновья мои должны хранить веру отцов, как вы храните свою. Поэтому им следует вернуться во Францию. Но частица нашего сердца останется, благодаря вам, в Хаджи-Бее.
Селим-паша вновь вздохнул:
— Говорят, француженки отличаются крайним легкомыслием, но теперь я убедился в обратном. Ты мужественная женщина и без колебаний рискнула жизнью ради своих сыновей. Отныне Селим-паша твой друг. — И эмир направился к выходу, колыхаясь всем телом.
На следующее утро Флориса и Адриана разбудил рокот барабанов. Они бросились на балкон, но ничего не увидели — окно выходило на море. Тогда они побежали в патио. Навстречу им шла девочка с волосами цвета воронова крыла и угольно-черными глазами. Флорис с разбегу налетел на нее.
— Где твои глаза, христианский пес? — закричала малышка на ломаном русском языке.
Флорис оскорбился.
— Для девочки вы не очень-то вежливы, но я должен извиниться за то, что толкнул вас, — ответил он по-турецки. Благодаря урокам Ли Кана оба брата с легкостью переходили с языка на язык.
Малышка взглянула на Флориса с большим интересом. Внезапно она улыбнулась, показав остренькие зубки.
— Я не сержусь на тебя. Я могла бы позвать слуг, и тебя отхлестали бы плетьми до крови за то, что ты ушиб меня, но я ничего не скажу. Идем со мной.
— Но куда? — спросил Флорис.
— Помолчи и следуй за мной, я тебе покажу кое-что забавное.
Адриана уязвила в самое сердце надменность этой глупой девчонки, которая даже не сочла нужным поздороваться и осмелилась приказывать его брату. Еще больше он разъярился, видя, что Флорис покорно исполняет распоряжения этой злючки и бежит за ней, словно собачонка. Казалось, он уже и не помнит о брате. Адриан, поколебавшись, все же решил пойти за ними. Девочка привела их на балкон, выходивший на площадь города Одессы, у самого подножия крепости Хаджи-Бей. Здесь уже собралась пестрая, жаждущая зрелищ толпа. Накануне сколотили на скорую руку деревянный помост, где заняли места Селим-паша, гетман Саратов и Ромодановский. Флорис не заметил ни матери, ни французских слуг на площади. Зато Ли Кан, Федор и Марина-Хромуша пробились в первый ряд зрителей. Гремели барабаны. Вокруг помоста стояли янычары Селим-паши: их желтые плащи и ярко-красные тюрбаны с белым султаном сверкали на солнце. Ветер трепал знамена, и Адриан отметил с удивлением, что на них изображен чугунок. На другом краю площади застыла в ожидании дюжина казаков. Они были одеты в синие черкески из тонкого сукна, обшитые золотыми галунами. Каждый из них надвинул шапку на лоб и держал наготове боевую саблю — короткую и кривую. Толпа изнывала от нетерпения. Флорис, нагнувшись к девочке, спросил:
— Как вас зовут?
— Ясмина! Я дочь Селим-паши, но тише! Закрой рот и смотри!
