Якоб Ланг - Наложница фараона
— Все с Востока, — сказал человек. — Вот и ты с Востока. И неужели ты думаешь, я тебя привел сюда для того, чтобы ты сейчас ушел отсюда?
— Чего вы хотите? Убить меня? — выговаривая эти вопросы, Андреас уже тихо примеривался, как будет сопротивляться. Он моложе и сильнее, он это чувствует. Но если управляющий позовет кого-нибудь на подмогу…
— Нет, как можно убийством уничтожить такое живое сокровище! Я хочу дать тебе много денег, многое сделать для тебя. Неужели ты до сих пор не понял, чего я от тебя хочу? Ведь живешь ты, сокровище мое, среди людей…
Андреас прижался спиной к стене у самой двери.
— Я слыхал, как же, — грубовато и буднично ответил он. — Это мужеложством называется. Но я этого делать не буду. Позвольте мне уйти. — Теперь Андреас ощутил в своем голосе враждебность к этому человеку, что стоял так близко от него. Конечно, эта враждебность была естественна, но Андреасу совсем не хотелось никакой враждебности, даже такой естественной. — Отпустите меня, — он сделал над собой усилие почти мучительное, и заговорил спокойно и мягко. — Вы видите, я не хочу. Не надо насильно… — голос все же дрогнул…
Один миг, равный целому веку, длилось молчание. Затем человек спросил тоже спокойно:
— Будешь молчать обо мне?
— Об этом можете не спрашивать, — спокойно и участливо отвечал Андреас.
— Я знаю, да, ты будешь молчать, — в голосе человека послышалась горечь. — А если услышишь, как обо мне такое говорят?.. — он не успел договорить, а Андреас уже снова ответил мягко:
— Все равно буду молчать. Я бы сказал, что это неправда, но ведь если услышат, как я защищаю вас, подумают и о вас и обо мне дурное. И вам я тогда не помогу, и себя очерню.
Человек рассмеялся легко.
— Я хотел было просить тебя, чтобы ты иногда приходил ко мне беседовать, ведь с тобой так легко и радостно говорить, но я понял, что это лишь дало бы мне на какое-то время надежду, которая никогда бы не сбылась. И я не хочу мучить тебя. Иди за мной и больше не бойся.
— Я не боюсь, — Андреас отступил от двери. Он и вправду не боялся.
И снова он шел следом за управляющим. Они снова прошли прихожую и подошли к двери на улицу.
Управляющий молча открыл ее. Андреас поклонился, как надо кланяться знатным, и вышел на улицу.
Привратник стоял у двери снаружи. Он поджидал Андреаса дружелюбно и с любопытством.
— Ну что, заплатили тебе? — спросил привратник.
— А не за что, — Андреас приостановился и весело пожал плечами. Так хорошо ему показалось на улице, на свободе. — Не за что, я только посмотрел камни, а делать с ними ничего не буду, не возьмусь… — од хотел было сказать, что эти камни слишком дороги для того, чтобы с ними работал такой молодой мастер, как он, но решил, что эти слова, пожалуй, будут лишними.
Привратник смотрел на него.
— Смотрю я на тебя и думаю, что тебе, кажется, повезло.
— Почему повезло? Мне же не заплатили.
— Зато ты сам цел и невредим. Неужели не слыхал никогда о нашем господине?
— Я так и догадался, кто это, хотя он и назвался управляющим. Да, мне повезло.
— Повезло, повезло. Я же вижу, что дела такие не для тебя!..
После Андреас слыхал о противоестественных склонностях Гогенлоэ, даже сразу после случившегося немного побаивался, что Гогенлоэ снова позовет его, а то и преследовать станет. Но он знал, что надо отгонять подобные мысли, не надо бояться и ненавидеть…
Вскоре Гогенлоэ был убит на поединке. Иные говорили, что для него смерть явилась благодеянием. Старшим в семье остался его второй брат.
Андреасу исполнилось шестнадцать, после — семнадцать, восемнадцать лет. Кое-что менялось в его жизни, и он сам менялся, но не очень это замечал, поглощенный чудесными ощущениями роста и развития своего телесного естества.
Он глядел на жизнь радостно, готов был к радости и веселью. И, в сущности, жизнь его и была радостной и веселой. Ничто не заставляло его сердиться на людей, ничто в жизни не разочаровывало его.
О своем детском желании совершить путешествие он как-то давно и неприметно для себя забыл. Его уже не тяготил родной город, ему нравилось жить здесь. Он просыпался летом; листва ореховая, лучисто, солнечно колеблясь, глядела в его окно. И делалось так радостно, так предвкусительно!.. Как будто каждый его шаг по мостовой уже был целым приключением, преисполненным множества радостных оттенков… Он легко спускался по лестнице дома, где было его жилище; и на каждой ступеньке каменной подошва звонко ударяла, и правая рука в красивом рукаве чуть откидывалась назад, красиво, сильно, и изящно…
Обувь Андреасу по-прежнему делал Гирш Раббани. Молодой человек все еще не мог позволить себе сапожника подороже. Юношески рассеянный Андреас не замечал в мастерской Раббани ничего странного, ничего такого, что, кажется, было в первый раз, в детстве. А может быть и тогда ничего не было, просто воображение у Андреаса было детски причудливое, а взрослые просто шутили с мальчиком…
Андреас сделался стройным юношей. Он был сильный, но легкий и не широкий. Высокий, но никому не виделся худым. Плечи у него были немного узкие, но плотные. А лицо у него сделалось еще красивее. По-прежнему, как в детстве, глаза его огромные сияли, но теперь это удивительное неизбывное сияние смягчалось выражением осознанной доброты. Волосы у него были очень темные, почти черные; красиво, не мелко кудрявые, и открытый высокий ровный лоб, нежно-смуглое лицо — очень все было красиво. Он волосы отпустил почти до плеч и подравнивать их теперь ходил к цирюльнику умелому. Брился он сам, и очень ему нравилось, глядя в полированное серое металлическое зеркало, покрывать свой округлый, изящно и нежно вылепленный подбородок и щеки взбитой мыльной пеной, и осторожно, внимательно водить бритвой острой; и править, затачивать ее на кожаном ремне. И нравилось медленно смывать пену и открывать себе свое лицо, чисто выбритое.
Теперь он мылся не только дома, в деревянной бадье, но и ходил в баню. В городе, в одном из окраинных кварталов, была баня, куда приходили мужчины, чтобы пользоваться любовью женщин, торгующих собой. Но было и несколько бань, где можно было хорошо вымыться и напарить свое тело, что и нравилось Андреасу, так снова сказывалось восточное в нем.
Теперь он мог исполнить многие свои прежние желания. Он купил хорошую красивую лютню итальянской работы, струны звучали красиво и нежно. Вечерами он играл сам для себя и для матери. Появилось у него и много друзей, он и для них играл на лютне и пел, порою сам импровизируя красивые мелодии.
Вместе с другими юношами занимался он в фехтовальной школе воскресными и праздничными утрами, купил себе короткий модный меч с обоюдоострым клинком. Отправлялись молодые люди и в загородные походы недолгие, и на лужайках совершенствовались в фехтовании, учились колоть и рубить; бегали наперегонки и прыгали, радуясь молодой силе своих тел.
