Кэтрин Коултер - Ночная тень
— Стромсо, заткнитесь! Помогите мне встать. Господи, я такой же негнущийся, как корсет толстухи! Совсем закоченел!
— Неудивительно, милорд, после проведенной на полу ночи. Как вы попали сюда? И откуда эти одеяла?
— Интересный вопрос, не так ли? Ну так вот, никаких ответов, Стромсо. Кстати, — добавил он себе под нос, — у меня их вообще нет.
Значит, Лили в приступе милосердия, не желая, чтобы он замерз и умер от холода, накрыла его одеялами? Найт улыбнулся, хотя растягивать губы оказалось ужасно трудно, а голова заболела еще больше. Челюсть, затылок, спина — все чертовски ныло. Если она хотела отомстить — а лишь святой в этих обстоятельствах не возымел бы такого желания, она своего добилась.
— Горячую ванну, — велел он Стромсо и медленно направился в спальню, не обращая больше внимания на семенящего за ним камердинера. Найт пригладил волосы и, задев огромную шишку на затылке, сморщился. Но тут, случайно поднеся руку к носу, ощутил ее запах и закрыл глаза, вспоминая невидящий взгляд Лили, бьющейся в конвульсиях экстаза, как она налегает на его пальцы, трется….
— О Господи…
Он резко развернулся, как раз в тот момент, когда Стромсо выходил из комнаты:
— Вы видели миссис Уинтроп сегодня утром?
— Нет, милорд.
— Спросите Дакета.
— Хорошо, милорд.
— И побыстрее, Стромсо. Стромсо удивленно поднял брови, услышав столь непривычный тон, но тут же поспешно кивнул и исчез. Вернувшись через пять минут с двумя лакеями, несшими ванну с горячей водой, камердинер чувствовал себя и выглядел, словно злополучный греческий гонец, вестник беды. Только тот малый нашел свой конец, и был он не очень приятным.
— Ну?
— Горячую воду уж принесли, милорд, очень горячую.
— Не будьте проклятым болваном, Стромсо.
— Она уехала… уже час назад…
Найт почувствовал, как с лица сбегает краска, хотя сказанное Стромсо почему-то не удивило его. Чего он ожидал? Увидеть ее за завтраком, улыбающуюся, веселую, как ни в чем не бывало объявляющую: «Ах, Найт, это вы? Доброе утро! Надеюсь вы хорошо выспались на полу в коридоре, после того как я расшибла кулак о вашу челюсть? Да, кстати, вы действительно умеете дарить женщине наслаждение и довольно искусны в атом, так что я решила стать вашей любовницей, только вы должны быть очень осторожны, меня так и тянет прикончить вас, жалкий ублюдок!»
Найт рассмеялся, и камердинер недоуменно уставился на него. Найт рассеянно махнул рукой:
— Не обращайте на меня внимания. А, вижу, вода действительно горячая, даже пар идет. Превосходно. Можете идти, Стромсо. Я хочу побыть в мире и покое.
— Да, милорд, — сказал Стромсо, направляясь к двери со всей возможной скоростью, на какую только был способен.
— Пошлите мне Дакета.
— Да, милорд.
— Кролик проклятый, — пробормотал ему вслед Найт.
Он успел раздеться и ступить в ванну, когда секунд через пятнадцать появился дворецкий.
— Милорд, вы хотели говорить со мной?
— Что-то вы стареете, Дакет, совсем не шевелитесь. Закройте проклятую дверь. Чертовски холодно, а я стою здесь с голым задом, как видите.
Дакет, скроенный из другой, чем Стромсо, материи, просто повернулся, не теряя достоинства, закрыл дверь и выпрямился, скрестив руки на груди. Он знал, чего хочет его лордство, но не собирался идти ему навстречу, во всяком случае, пока его милость в таком настроении. Дворецкий с самого утра гадал, что произошло прошлой ночью. Довольно и того, что слуги перешептывались о пьяных выходках виконта и вчерашнем скандале. С чего бы ему спать на полу? С какой радости? Сам Дакет не мог ответить на это и не желал обсуждать подобные темы с челядью, но про себя твердо знал, что виконт был абсолютно трезв, — он всегда пил умеренно и никогда ни терял при этом головы.
Найт опустился в горячую воду и глубоко вздохнул от наслаждения.
— Это лучше, чем арфа и крылышки. Как думаете, Дакет, на небесах разрешают принимать ванну?
Зачерпнув воды, он полил голову, снова сморщившись, когда теплые струйки потекли по открытой ране.
— Это теологический вопрос, милорд, и, без сомнения, только архиепископ сможет на него ответить.
— Ах вот как? Ну, Дакет, который теперь час?
— Почти восемь утра.
— Да? И когда же миссис Уинтроп покинула нас?
— В семь, милорд.
— В карете?
— Она решительно настояла на том, чтобы ехать верхом, милорд.
Заметив, как внезапно дернулся и побледнел виконт, Дакет лаконично добавил:
— Я, конечно, приказал Чарли сопровождать ее в Каслроз.
По крайней мере, она возвращается в Каслроз! Но надолго ли? Найт не опасался появления грабителей; Монк не меньше недели будет зализывать раны, и Найт сомневался, что Бой решится покинуть приятеля.
— Я ни за что не решился бы отпустить ее, милорд, если бы не погода. Необычайно тепло для поздней осени, не так ли?
— Почему слуги не разбудили меня раньше, до Стромсо? Они что, перешагивали через меня?
— Никто из слуг не заметил вас, милорд. Только Стромсо входит в вашу спальню по утрам. — Найт пробормотал что-то довольно красочное и непристойное, но Дакет, как всегда невозмутимый, ничего не ответил. — Когда вы собираетесь в Каслроз? — спросил дворецкий, видя, как виконт осторожно начал промывать волосы. Этот малый. Бой, едва не прострелил ему висок. Неужели он успел получить еще одну рану?
— Я? В Каслроз? Какого черта мне там делать?
Дакет нашел все это крайне интересным, хотя и глазом не моргнул, чтобы это показать.
— Не имею ни малейшего представления, милорд. А, вот и Стромсо. Угодно что-нибудь еще, милорд?
Найт открыл глаза, тут же, чертыхнувшись, начал промывать попавшее в них мыло, и раздраженно прошипел:
— Убирайтесь! Вы дерзкий болван, Дакет.
— Да, милорд.
— И пусть Стромсо держится подальше.
— Да, милорд.
Два дня спустя Лили стояла одна в галерее, глядя на портрет пятнадцатилетнего Найта.
— То, что ты сделал со мной, было не очень хорошо, Найт, серьезно сказала она. — То есть мне было хорошо, больше, чем просто хорошо, но ты ласкал меня не потому, что хотел или любил… а из желания наказать и унизить, и добился своего, быстро и умело.
Она быстро оглянулась, понимая, что если ее застанут, то несомненно сочтут такое поведение по меньшей мере странным: нормальный человек не разговаривает с портретами. Однако сейчас она одна и можно, ничего не опасаясь, срывать на нем гнев и собственное смущение при упоминании о своей безумной неудержимой страсти.
