Виктория Хольт - Король замка
Впрочем, он действительно интересовался живописью. Я припомнила трогательную фразу из дневника Франсуазы. Она хотела выучить что-нибудь из того, что ему интересно. Бедная, перепуганная девочка! Чего же она все-таки боялась?
Конечно, иногда он становился мрачнее тучи, на его лице появлялось циничное выражение, которое могло бы запугать кроткую бесхитростную женщину. Порой своими насмешками он ставил других в неловкое положение — что доставляло ему какое-то садистское наслаждение. Но мне эти черты казались привнесенными извне, ими он был обязан каким-то событиям в своей жизни, потому что недостаток внимания портит не только картины. И если холсту можно вернуть прежнюю красоту, то почему бы не реставрировать характер человека? Правда, прежде чем приблизиться к картине, необходимо обладать художественным вкусом, уверенностью в себе и в таланте автора — плюс способностями к рисованию. Как же осторожен должен быть тот, кто хочет вернуть к жизни человека!
Я была самонадеянна. Это присуще всем гувернанткам, сказала бы Женевьева. Неужели я действительно думала, что могу изменить человека только потому, что умею возвращать краски старинным полотнам?
Мне мучительно хотелось увидеть истинное лицо графа, сорвать с него эту сардоническую маску, стереть с губ выражение горького разочарования. Но прежде чем реставрировать, надо изучить предмет реставрации.
Какие чувства он питал к женщине, на которой женился? Он разбил ее жизнь. Что она ему сделала? Как об этом узнать, если его прошлое скрыто под семью печатями?
Без него дни были пусты. Наши короткие встречи наполняли их неведомым до сих пор счастьем. Мы говорили о живописи, о замке, об истории края и о славных днях времен Людовиков XIV и XV.
— Потом все переменилось, — говорил граф. — Такого процветания мы уже не знали. Кое-кто это предвидел. «После нас хоть потоп», — сказал Людовик Пятнадцатый. И потоп не заставил себя ждать. Наследник Людовика Пятнадцатого взошел на гильотину, и вместе с ним многие французы, в том числе мой прапрадед. Хорошо, что наш род не потерял свои земли. Будь мы ближе к Парижу, это бы непременно произошло. Вы ведь читали о чуде, сотворенном святой Женевьевой, — о том, как она спасла де ла Талей от беды. — Граф помолчал, затем улыбнулся. — Или вы думаете, нас не стоило спасать?
— Я так не думаю. Жаль, когда земли переходят из рук в руки, уж очень интересно прослеживать истории семей, корни которых уходят глубоко в века.
— Революция принесла кое-какую пользу. Если бы мятежники не взяли приступом замок и не изуродовали наши полотна, нам не понадобились бы ваши услуги.
Я пожала плечами.
— Конечно, если бы картины не испортили, реставрация была бы не нужна. Их пришлось бы чистить…
— Но тогда вы могли бы не приехать сюда, подумайте об этом.
— Вероятно, это было бы не столь трагично, как революция.
Он рассмеялся и вдруг стал совсем другим человеком — веселым, беззаботным. Это было чудесное перевоплощение.
В отсутствие Филиппа и Клод я ужинала с графом и Женевьевой. Мы вдвоем оживленно беседовали, а Женевьева удивленно за нами наблюдала. Попытки вовлечь ее в разговор были безуспешны. Она, как и ее мать, боялась графа.
Однажды вечером, когда мы с Женевьевой спустились в столовую, графа там не оказалось. Никто не слышал, чтобы он куда-нибудь собирался, но после двадцати минут ожидания нам подали ужин, и мы поели вдвоем.
Мне было не по себе. Я все время представляла, как он лежит раненый — или хуже того, убитый — в лесу. В него уже стреляли, но промахнулись. Почему бы преступникам не предпринять другую попытку? За ужином я старалась скрыть свое беспокойство — тем более, что Женевьева его не разделяла — и с облегчением вздохнула, когда смогла остаться одна.
Я шагала по комнате, садилась у окна и снова вскакивала. Был даже момент, когда я хотела побежать на конюшню, взять лошадь и пуститься на поиски. Но как я могла сделать это ночью? И какое имела право вмешиваться в его дела?
Граф любил беседовать со мной, пока болел. После несчастного случая он был привязан к замку и нашел во мне замену своим друзьям. Как я могла этого не видеть?
Задремала я только на рассвете, а когда пришла горничная с завтраком, посмотрела на нее с затаенной тревогой — нет ли каких-нибудь трагических вестей. Но она была безмятежна, как всегда.
В галерею я спустилась с чувством страшной усталости — нервы на пределе и никакого настроения работать. Утешала себя лишь тем, что, если бы что-нибудь случилось, я бы об этом уже знала.
Но прошло время — и в галерею заглянул граф! Увидев его, я вскочила с места и выпалила:
— О… значит, все в порядке?
Его лицо осталось непроницаемым, только во взгляде появилась какая-то напряженность.
— Жаль, что я не смог присутствовать на вчерашнем ужине.
— Да… жаль. Я… беспокоилась…
Что со мной? Заикаюсь, как презираемые мной глупые девицы.
Он продолжал смотреть на меня — наверное, заметил следы бессонной ночи. Какая я дура! Станет он отчитываться передо мной за каждую поездку к друзьям, как же! Теперь он, конечно, будет часто выезжать. В замке он оставался только из-за ушиба после несчастного случая.
— Кажется, вы беспокоились обо мне. (Понимал ли он мои волнения так же хорошо, как я? Или, может быть, даже лучше меня?). — Признайтесь, вы уже думали, что я лежу — один, в глухом лесу, с пулей в сердце… или нет, с пробитой головой. По-моему, вы втайне считаете, что у меня вместо сердца камень. Преимущество, в некотором роде. В смысле защиты от пули.
Бесполезно было отрицать очевидное, и я косвенно подтвердила его предположение:
— Один раз в вас уже стреляли, поэтому в том, что я подумала о повторном покушении, нет ничего странного.
— Вы не считаете, что это было бы невероятным совпадением? Человек целится в зайца и случайно попадает в мою лошадь — такое случается раз в жизни, но не каждую неделю.
— Может быть, версия с зайцем невероятна уже сама по себе?
Граф уселся на диванчик под портретом своей прабабки, показал глазами на мой табурет.
— Вам удобно, мадемуазель Лосон?
— Спасибо, вполне.
Я постепенно приходила в себя. Теперь меня смущало только одно: не выдала ли я своих чувств?
— Мы говорили о картинах, старых замках, семьях, революциях — обо всем, кроме вас самой, — неожиданно мягким тоном произнес он.
— Перечисленные вами предметы намного интереснее моей персоны.
— Вы так полагаете?
Я пожала плечами. Эту манеру отвечать на трудные вопросы я переняла у него самого.
— Я знаю лишь то, что ваш отец умер и вы заняли его место.
