Эмили Бронте - Грозовой перевал
Я принялась горячо возражать. Ведь негоже мне было предавать моего хозяина. Кроме того, я прямо сказала Хитклифу, что с его стороны жестоко в своих собственных целях пытаться разрушить спокойствие миссис Линтон. «Любые события, даже самые обыденные, волнуют ее сверх меры, – объяснила я ему. – Она сейчас словно комок нервов. Ваш приход будет для нее тем потрясением, которое она может не пережить. Прошу вас, сэр, не настаивайте! Иначе мне придется рассказать мистеру Линтону о вашем замысле, и он примет меры, чтобы оградить свой дом и всех домочадцев от такого недозволенного вторжения».
– Значит, я тоже приму меры и запру тебя, женщина! – вскричал Хитклиф. – Ты не покинешь Грозовой Перевал до завтрашнего утра! И не рассказывай мне сказки, будто Кэтрин не выдержит встречи со мной. И не хочу я, чтобы мой приход стал для нее потрясением, – подготовь ее, спроси, можно ли мне увидеть ее. Ты говоришь, она никогда даже не упоминает моего имени, и обо мне при ней не говорят. А с кем ей толковать обо мне, если я – запретная тема в доме? Она думает, что все вы – соглядатаи ее мужа. О, я уверен, она страшно мучается своим одиночеством среди вас! Я знаю ее так хорошо, что даже по ее молчанию могу догадаться, что она чувствует и чего натерпелась. Ты говоришь, она – комок нервов, она пребывает в тревоге – тогда где же то спокойствие, которое, по твоим словам, на нее снизошло? Ты говоришь, что разум ее отказывается ей повиноваться. Но ведь провалиться мне на этом месте, если я не чувствую, как пустота вокруг нее просто-напросто сводит ее с ума! И этот жалкий слизняк ухаживает за ней из чувства долга и добросердечия, не так ли? Может, еще скажешь, что из жалости и милосердия? Он с таким же успехом может посадить дуб в цветочный горшок и ожидать, что тот разрастется, как и вообразить, что в состоянии вернуть Кэтрин к полной жизни на бедной ниве своих мелочных забот. Давай-ка определим раз и навсегда: либо ты остаешься здесь, а я попробую силой проложить путь к Кэтрин, отринув с моей дороги Линтона с его лакеями, либо ты будешь мне другом, каким ты была до сих пор, и будешь делать то, о чем я тебя попрошу. Решай сама и сейчас же, потому как нет мне резона ждать ни одной минуты, если ты предпочитаешь из упрямства и вредности характера стоять на своем!
Как только я ни спорила с ним, мистер Локвуд, как ни пыталась его разжалобить, и даже сотню раз отказала ему наотрез, в конце концов он вынудил меня заключить с ним договор. Я взялась доставить от него письмо моей госпоже. И еще я обещала с согласия Кэтрин дать ему знать о первой же отлучке Линтона из дому, чтобы он мог прийти в усадьбу и проникнуть в дом на свой страх и риск. Мы договорились, что меня дома не будет и слуг я тоже куда-нибудь ушлю. Правильно ли я поступила, заключив с ним союз? Боюсь, сэр, что очень неправильно, хотя деваться-то мне, по большому счету, было некуда! Я стремилась угодить «и нашим, и вашим», чтобы избежать нового взрыва. Мне подумалось, что встреча с Хитклифом может стать тем переломным моментом в душевной болезни Кэтрин, после которого начнется выздоровление. И еще я твердо помнила, что мистер Эдгар строго-настрого запретил мне даже заикаться о его жене: дескать, я на нее наговариваю. Вот такие доводы я приводила самой себе, пытаясь отогнать тревогу и рассеять сомнения. И еще вновь и вновь я мысленно твердила, что хоть и готова злоупотребить доверием своего хозяина, это будет мой последний проступок. Несмотря на все мои самооправдания, мой обратный путь с Перевала был нескор и горек от тяжких дум. Много раз колебалась я, прежде чем вручила послание Хитклифа в собственные руки миссис Линтон.
Минуточку, сэр, – пришел доктор Кеннет! Я спущусь и скажу ему, что вам лучше. История моя, сэр, не из тех, что быстро сказываются, да еще и страдательная, как в наших местах говорят, так что лучше я ее завтра вам доскажу.
Да уж, «страдательная» и невеселая, подумал я, когда добрая женщина ушла встречать доктора, и не совсем та, которую выбрал бы я для своего развлечения. Но не беда! Из горьких трав миссис Дин я получу целебные снадобья. И в первую очередь это касается прекрасных глаз Кэтрин Хитклиф. Их колдовского очарования мне надо опасаться! Не миновать мне беды, если я отдал свое сердце этой молодой особе, а дочка окажется вторым изданием матери.
Глава 15
Прошла еще неделя, которая семимильными шагами приблизила меня к выздоровлению и к наступлению весны! Теперь я знаю всю историю моего соседа до самого конца. Она была рассказана мне в несколько присестов моей экономкой, когда та могла выкроить время среди других более важных забот. Я продолжу эту повесть ее же словами, только чуть более сжато. Она – прекрасный рассказчик, так что мне нет нужды пытаться улучшить ее слог.
– Вечером – продолжила она свой рассказ, – то есть на исходе того дня, когда я побывала на Грозовом Перевале и вернулась в усадьбу, я почувствовала, что мистер Хитклиф где-то поблизости, как если бы увидела его своими глазами. Я боялась выйти, боялась столкнуться с ним, потому что его письмо все еще лежало у меня в кармане и мне не хотелось вновь выслушивать его угрозы и издевки. Я решила, что отдам письмо Кэтрин только тогда, когда мистер Линтон куда-нибудь уйдет, потому что не знала, как оно подействует на хозяйку. Прошло три дня, и послание Хитклифа все еще жгло мне руки. На четвертый день – а это было воскресенье – все обитатели дома отправились в церковь, и я принесла письмо ей в комнату. Со мной остался один слуга, который должен был охранять дом. Обычно мы с ним запирали двери на все время, пока шла церковная служба, но в тот день стояла такая прекрасная теплая погода, что я распахнула их настежь, и во исполнение договора с тем, кто должен был прийти, велела слуге сбегать в деревню и принести апельсинов, которых якобы захотела госпожа и за которые мы заплатим завтра. Слуга отправился выполнять поручение, а я поднялась наверх.
Миссис Линтон, одетая в свободное белое платье, с легкой шалью на плечах, сидела, как уже повелось за время ее выздоровления, в нише открытого окна. В самом начале болезни пришлось подстричь ее пышные длинные волосы, и сейчас ей делали простую прическу с естественными локонами на висках и завитками на шее. Внешность ее изменилась, как я и сказала Хитклифу, но когда она была спокойна, в ее изменившемся лице проступала поистине неземная красота. Огонь в ее глазах сменился мечтательным и грустным выражением. Теперь эти глаза не пронзали взглядом окружающие предметы, а как будто бы смотрели вдаль, за те горизонты, которые недоступны обычному человеческому зрению. Кроме того, бледность ее лица – а после того, как она пополнела, оно больше не казалось таким изможденным, – и странное выражение, отражающее печальное состояние ее духа, делали ее еще более беззащитной и достойной сострадания. Одного взгляда на нее было достаточно, чтобы не только я, но и любой другой человек, понимал, что ее выздоровление не более чем временно и что она обречена.
