Барбара Картленд - Безжалостный распутник
О боже, та самая брошь!
Она даже вскрикнула от восторга.
— Вы вернули ее! Какое счастье! Я так рада! Мысль о ней не давала мне покоя… мне было стыдно, что по моей вине вы утратили дорогую для вас вещь.
— Я выкупил ее, — ответил граф.
С этими словами он взял брошь со стола и посмотрел так, как будто видел впервые.
— Скажите мне, Сиринга, — произнес он спустя мгновение, — вы помните, почему мать подарила мне эту брошь?
— Разумеется, помню, — ответила девушка. — Она подарила ее вам, чтобы вы в свою очередь подарили ее своей будущей жене.
— Именно поэтому, Сиринга, — негромко произнес граф, — я прошу вас сейчас принять от меня этот подарок.
Сиринге показалось, будто сердце ее замерло на мгновение. Затем, набравшись мужества, она еле слышно произнесла:
— Боюсь, я не совсем правильно вас поняла.
— Что ж, попытаюсь объяснить понятнее, — ответил граф. — Я люблю вас, моя дорогая, и хочу — более, чем когда-либо чего-то хотел в своей жизни, — чтобы вы стали моей женой.
Сиринга не сразу нашлась с ответом, чувствуя, что ее бьет дрожь. Она вопросительно посмотрела на графа, как будто пыталась удостовериться, что не ослышалась.
Роттингем в свою очередь нежно обнял ее за плечи.
— Я люблю вас, — произнес он, — и мне кажется, хотя, возможно, я и ошибаюсь, что вы тоже любите меня.
— Я вам это сказала? — смущенно прошептала Сиринга.
— Вы сказали богу по имени Юпитер, что любите меня, — ответил граф, — и мне кажется, что в вашем бедном воспаленном сознании я был связан с этим богом, в честь которого вы окрестили меня, чем сильно мне польстили. — С этими словами он еще крепче сжал ее в объятиях. — Бог я или не нет, но скажите, Сиринга, вы готовы выйти за меня замуж?
— Вы слишком значительная фигура, чтобы я могла взять на себя такие обязательства, — пролепетала она в ответ. — Я счастлива уже тем, что могу быть подле вас, знать, что вы заботились обо мне, что я вам небезразлична.
После этих слов Сиринги граф сжал ее с такой силой, что у девушки перехватило дыхание.
— То есть вы сомневаетесь в моей любви? — спросил он. — Неужели вы думаете, что я позволю себе еще раз потерять вас? Моя милая глупышка, наверное, я сам этого не понимал, но я ждал вас всю мою жизнь. Вы всегда будете со мной, всегда в моих объятиях, и теперь, и в будущем, потому что вы — моя любовь, вы — женщина, которую я боготворю и которую хочу сделать своей женой.
Произнося эти слова, он прижал ее к себе еще сильнее, но объятия его были такими нежными, что Сиринга всем телом подалась к нему, а граф, не торопясь, поцеловал ее в губы. Он целовал ее точно так же, как тогда, в лесу, целовал так, как если бы она была ребенком и он опасался причинить ей боль.
Лишь когда он ощутил, что ее губы отвечают на его поцелуй, когда почувствовал, как по ее телу пробежала сладкая дрожь, его поцелуи стали более властными и настойчивыми.
У Сиринги же было такое ощущение, будто весь мир наполнился золотым светом, таким ярким, что от него слепило в глазах.
Ее охватило невероятное возбуждение, которого она не знала ранее, и она поняла, что именно к этому стремилось все ее существо. Они слились в поцелуе, мужчина и женщина, которые нашли друг друга и стали единым целым.
Граф первым оторвал губы от ее губ и заглянул Сиринге в глаза, которые сияли, как звезды.
— Я люблю тебя, о Юпитер, я люблю тебя, — прошептала она и зарылась лицом в его плечо.
Граф поцеловал ее волосы.
— Пойдем, дорогая моя.
Сиринга почувствовала, что он разомкнул объятия, и вопросительно посмотрела ему в глаза:
— Куда?
— Это секрет. Но ты непременно должна мне верить.
— Знаю и потому верю.
— Ты такая красивая, такая безупречная, — произнес он с легкой хрипотцой в голосе.
В следующий миг, явно сделав над собой усилие, он взял ее за руку и повел за собой к двери.
Вестибюль был пуст, и, хотя Сирингу удивило отсутствие лакеев, которые всегда были рядом в ожидании распоряжений графа, она не стала интересоваться, куда они исчезли.
Граф вывел ее навстречу солнечному свету.
Рядом с крыльцом стояла знакомая фигура.
Меркурий. Он мотал головой и хвостом, отгоняя от себя мух.
К великому удивлению Сиринги, он был запряжен в небольшую двуколку, украшенную цветами и лентами.
С криком «Меркурий! Меркурий!» девушка бросилась к своему любимцу.
— Мой дорогой, если бы ты только знал, как я скучала по тебе!
Конь в ответ негромко заржал и поводил носом возле ее лица.
— Вы научили его возить двуколку? — спросила Сиринга у графа. Лицо ее светилось радостью, и она нежно похлопала Меркурия по спине.
— Я научил его слушаться меня так же, как он слушается тебя. А сейчас он нас с тобой кое-куда отвезет.
С этими словами граф помог Сиринге сесть в бричку, и, как только она расправила пышную юбку, сел с ней рядом и взял в руки поводья. Сиринга нежно склонила голову ему на плечо.
— Я так счастлива, — прошептала она.
— Если ты и дальше будешь смотреть на меня такими глазами, — шутливо предостерег ее граф, — боюсь, мы с тобой далеко не уедем.
В ответ на его слова Сиринга рассмеялась. Она была счастлива.
Меркурий взял с места и уверенной рысью повез их вперед по дороге. «Интересно, куда же мы едем?» — спрашивала себя Сиринга.
Вскоре они оставили позади аллею вековых дубов и через парк покатили по грунтовой дороге, которая вела к лесу. Глаза Сиринги расширились от удивления, но от вопросов она воздержалась.
Когда они доехали до Монахова леса, девушка увидела, что между деревьев вьется новая дорога, — узкая, на такой двум бричкам не разъехаться, — которая вела куда-то в лесную чащу.
Теперь было нетрудно догадаться, куда они едут, и, когда Меркурий наконец остановился рядом с плотной стеной живой изгороди, Сиринга посмотрела на графа.
Тот опустил поводья, и она подумала, что сейчас он вновь заключит ее в объятия, но вместо этого граф спрыгнул на землю и, обойдя бричку, подал ей руку, помогая выйти. Затем зашагал впереди, и она поспешила за ним следом. Внезапно до нее дошло, что он идет уверенно, как будто знает дорогу, — точно так же, как она в тот первый раз вела его за собой.
Наконец они шагнули в их тайное место. И тогда граф взял ее руку и крепко сжал в своей. Сиринга огляделась по сторонам.
Под ногами у них был ковер из маргариток, золотистых лютиков и голубых барвинков, а рядом с разрушенными стенами то там, то здесь алели маки.
Изумрудно-зеленая живая изгородь плотной стеной окружала часовню, а там, где полагалось быть алтарю, пестрела цветами.
