Японский любовник - Альенде Исабель
И тогда Натаниэль начал говорить про Ленни Билла. В остаток этой долгой бессонной ночи они рассказали друг другу обо всем с торопливостью людей, понимающих, что вместе они будут уже недолго.
С тех пор как Натаниэль себя помнил, он относился к людям одного с собой пола со смесью восхищения, страха и желания: сначала это были товарищи по школе, потом другие мужчины, и, наконец, Ленни, с которым они составляли пару в течение восьми лет. Натаниэль боролся со своими чувствами, разрываясь между влечениями сердца и неумолимым голосом рассудка. В школе, когда сам мальчик еще не мог определить свои чувства, другие дети интуитивно видели в нем другого и карали его битьем, насмешками и остракизмом. Эти годы, проведенные в плену у извергов, были худшими в его жизни. Когда школа закончилась, юноша, терзаемый предрассудками и неукротимым жаром молодости, обратил внимание, что он не уникален, как ему казалось раньше: Натаниэль повсюду встречал мужчин, смотревших ему прямо в глаза с предложением или мольбой. Его посвятил в таинство другой студент Гарварда. Натаниэль узнал, что гомосексуальность — это параллельный мир, который сосуществует с допустимой реальностью. Он познакомился с очень разными людьми. В университете это были преподаватели, ученые, студенты, один раввин и один футболист; за его пределами — моряки, рабочие, чиновники, политики, бизнесмены и умалишенные. Этот мир был гостеприимный и многоликий, но в то же время секретный, если учесть вечное сопротивление безжалостному суду общества, морали и закона. Геев не допускали в гостиницы, клубы и церкви, не обслуживали в барах, их могли выгнать из публичного места, обвинив — с причиной или без — в предосудительном поведении; бары и клубы для голубых были мафиозным сообществом. Вернувшись в Сан-Франциско с дипломом адвоката под мышкой, Натаниэль обнаружил первые признаки зарождающейся гей-культуры, которая открыто проявит себя лишь через несколько лет. Когда начали возникать общественные движения шестидесятых годов, в их числе и Фронт освобождения геев, Натаниэль был женат на Альме, а его сыну Ларри было десять лет. «Я женился на тебе не для того, чтобы скрыть мою гомосексуальность, а из-за дружбы и любви», — сказал он Альме в ту ночь. Для него это были годы шизофрении: безупречная и успешная общественная жизнь и другая — незаконная и тайная. Натаниэль познакомился с Ленни Биллом в 1976 году в мужской турецкой бане, самом подходящем месте для эксцессов, но совершенно неподходящем для зарождения любви.
Натаниэль приближался к пятидесяти годам; Ленни был на шесть лет моложе и красив, как статуя римского божества, бесцеремонен, экзальтирован и порочен — полная противоположность Натаниэлю. Физическое влечение возникло моментально. Мужчины заперлись в одном из отделений и до рассвета предавались наслаждению, по-борцовски атакуя друг друга, барахтаясь в бреду и переплетаясь телами. Они условились о свидании в гостинице на следующий день и явились туда порознь. Ленни принес марихуану и кокаин, но Натаниэль попросил обойтись без наркотиков: он хотел пережить новый опыт при полной ясности рассудка. Через неделю оба уже знали, что костер желания был всего лишь началом грандиозной любви, и, не противясь, отдались одной цели: прожить эту любовь во всей полноте. Они сняли квартирку в центре города, оборудовали ее минимальным набором мебели и лучшей музыкальной аппаратурой, договорившись, что бывать там могут лишь они двое. Натаниэль завершил поиски, начатые тридцать пять лет назад, однако внешне его жизнь ничуть не переменилась: он оставался образцовым буржуа, никто не подозревал о его тайне, никто не заметил, что его рабочее время и часы, отведенные спорту, значительно сократились. Ленни сильно изменился под влиянием своего возлюбленного. Он впервые замедлил свое кипучее существование и отважился заменить шум и лихорадочную активность созерцанием недавно обретенного счастья. Если Ленни был не с Натаниэлем, он о нем думал. Он больше не ходил в бани и гей-клубы, друзьям редко удавалось соблазнить его каким-нибудь праздником, новые знакомства потеряли свою прелесть, потому что ему хватало Натаниэля — это было солнце, средоточие его жизни. Ленни утвердился в спокойствии этой любви с рвением пуританина. В музыке, еде и напитках он теперь предпочитал то же, что и Натаниэль, носил кашемировые свитера, пальто из верблюжьей шерсти, пользовался тем же лосьоном для бритья. Натаниэль провел в свой офис персональную телефонную линию, и номер знал только Ленни; они вместе ходили под парусом, устраивали походы, встречались в городах, где их никто не знал.
Поначалу необъяснимая болезнь Натаниэля не мешала их отношениям с Ленни: симптомы были разные и непредсказуемые, они возникали и проходили без причины, без видимой связи между собой. Потом, когда адвокат начал блекнуть и таять, превращаясь в призрак прежнего Натаниэля, когда он был вынужден признать, что не со всем справляется и нуждается в помощи, — тогда развлечениям пришел конец. Натаниэль утратил вкус к жизни, почувствовал, что все вокруг него становится бледным и зыбким, отдался ностальгии, точно старик, которому стыдно за многое, что он сделал, и за очень многое, чего так и не сделал. Натаниэль знал, что жизнь его укорачивается, и ему было страшно. Ленни не позволял другу впасть в депрессию, поддерживал его фальшивым оптимизмом и верностью в любви, которая в это время испытаний выросла и окрепла. Мужчины встречались в своей квартирке, чтобы утешать друг друга. Натаниэлю не хватало сил и желания заниматься любовью, но Ленни об этом и не просил, ему было достаточно тех моментов близости, когда он мог помочь дрожащему от лихорадки другу, покормить его йогуртом с детской ложечки, полежать с ним рядом, слушая музыку, протереть бальзамом струпья, поддержать его в туалете. В конце концов Натаниэль перестал выходить из дома, и Альма взяла роль сиделки на себя и выполняла ее с той же настойчивой нежностью — но она была всего лишь подругой и женой, а Ленни — его великой любовью. Вот что поняла Альма той ночью взаимных признаний.
Утром, когда Натаниэлю наконец удалось заснуть, Альма нашла в справочнике номер Ленни Билла, позвонила и умоляла его приехать и помогать. Вместе им будет легче переносить тоску этой агонии — так она сказала. Не прошло и сорока минут, а Ленни был уже у них. Альма пошла открывать еще в пижаме и халате. Он увидел перед собой женщину, опустошенную бессонницей, усталостью и страданием; она увидела красивого мужчину с влажными после душа волосами и самыми голубыми на свете глазами, которые теперь были красны.
— Меня зовут Ленни Билл, миссис, — смущенно пробормотал он.
— Пожалуйста, называйте меня Альма. Вы у себя дома, Ленни, — ответила она.
Ленни Билл хотел протянуть ей руку, но рукопожатия не случилось: они, дрожа, обняли друг друга.
Ленни начал бывать в Си-Клифф ежедневно, после работы в стоматологической клинике. Всем — Ларри и Дорис, прислуге, друзьям и знакомым, посещавшим дом, — было объявлено, что Ленни — медбрат. Никто ни о чем не спрашивал. Альма пригласила плотника починить заклинившую дверь между двумя комнатами, и теперь мужчины могли оставаться наедине. Она чувствовала громадное облегчение, когда при появлении Ленни у мужа загорался взгляд. Вечером они втроем пили чай с английскими булочками и, если Натаниэль был в настроении, играли в карты. К тому времени уже появился диагноз, страшнее которого не было: СПИД. Беда обрела имя лишь два года назад, но уже было известно, что это смертный приговор: одни умирали раньше, другие позже, вопрос был только во времени. Альма не собиралась выяснять, почему это случилось с Натаниэлем, а не с Ленни, но если бы и начала, никто не дал бы ей однозначного ответа. Случаи заболевания умножались с такой быстротой, что уже начались разговоры о мировой эпидемии и о Божьей каре за кощунственное мужеложство. Слово «СПИД» произносили шепотом, нельзя было говорить о заболевании внутри семьи или сообщества — это было равносильно признанию в недопустимых извращениях. Официальное объяснение, даже для членов семьи, состояло в том, что у Натаниэля рак. Поскольку традиционная наука не могла ничего предложить, Ленни отправился в Мексику на поиски таинственных наркотиков, которые в итоге ничем не помогли, а Альма хваталась за любые предложения альтернативной медицины — от акупунктуры, травок и притираний из Чайна-тауна до ванн из колдовской грязи в банях Калистоги[21]. И для нее обрели смысл все нелепые выдумки Лиллиан, и она пожалела, что выкинула статуэтку Барона Субботы.
