Эмилия Остен - Жена-незнакомка
– О, хорошо, если так, – Гассион возвратился к своему обычному, чуть насмешливому тону. – Тогда позвольте мне сказать по-другому. Я вижу перед собой великого и умного человека, которому всегда стану служить. И я вижу два выхода. Могу ли я сказать о них?
Кардинал благосклонно кивнул. Жанна поняла, что лесть Мазарини слушает часами каждый день и, встретив человека довольно дерзкого и говорящего прямо, испытывает удовольствие. До определенной черты. Говорили, что кардинал самолюбив, не любит шуток и откровенной наглости, однако всегда готов выслушать смелые мысли.
– Первый из них, несомненно, законен и при этом чреват скандальными последствиями. Мадемуазель де Кремьё уходит отсюда в сопровождении стражи и обвиняется в преступлениях против церкви и общества. О результате этого можно даже не рассуждать. Каким будет решение о судьбе шевалье де Марейля и сообщницы мадам де Салль, а также всех остальных, знавших об этом семейном деле, судить вашему высокопреосвященству.
Мазарини молча кивнул, давая Гассиону возможность договорить.
– Но есть и второй путь. Заговорщики, среди которых Матильда де Венар, а возможно, и Кантильен де Мюссе, убеждены, что им удалось подчинить своему влиянию шевалье де Марейля и его супругу. Если вы предоставите последним возможность искупить свою вину, они помогут вам справиться с теми, кто идет против трона. Герцог де Бофор может долго досаждать, таков уж его характер. Это человек мелочный и обиженный. А я слышал, что на ваше высокопреосвященство было совершено покушение несколько дней назад. Полагаю, оно лишь первое в череде многих.
Гассион умолк, ожидая ответа кардинала. Жанна ждала этого с неменьшим трепетом. Мазарини молчал, полуприкрыв глаза, и в повисшей тишине тиканье напольных часов казалось очень громким. Было слышно даже, как ходит стража по коридору.
– Очень хорошо, – наконец произнес кардинал. – Я принимаю вашу просьбу и поручительство, маршал. Это будет знаком моего особого доверия. Но и долга. – Он взглянул на шевалье де Марейля. – Мне не нравится, что столь высокомерные люди, как герцог де Бофор и его союзники, досаждают мне. Если вы знаете, как справиться с ними без лишнего шума, если сумеете вызнать их планы и разоблачить этих людей, то получите прощение, и у истории не будет огласки.
Раймон опустился на колено перед столом кардинала.
– Ваше высокопреосвященство! Я знаю, что это прозвучит дерзко, однако, прежде чем я исполню свой долг и выполню ваше поручение, у меня одна просьба…
– Да вы нахал, шевалье, – произнес Мазарини с удовольствием. – И нахал благородный. Такие мне необходимы. Ну, высказывайте свою просьбу, скорее. Мне еще нужно обсудить дела с маршалом, а затем нас обоих ждет королева.
– Я прошу у вас разрешения на брак с Аньес де Кремьё.
Гассион хмыкнул, а Мазарини склонил голову набок.
– Вот как! А не стоит ли мне опасаться, что, если я дам подобное разрешение, вы нарушите обязательство и сбежите с женою, теперь уже законной, подальше от Парижа, а?
– Монсеньор, я знаю шевалье де Марейля много лет, – сказал Гассион прежде, чем возмущенный Раймон успел что-то произнести. – Он всегда был верен законам чести. Он не обманет вас и будет служить долго и верно.
– Мы не хотим больше жить во грехе, – тихо произнесла Жанна. Мазарини бросил на нее странный взгляд, а затем поднялся.
– Что же, идемте, – недовольно сказал он. – О, как все это утомительно! И вы идите с нами, Бюрже, – обратился он к секретарю, – вы мне понадобитесь.
Недоумевая, что задумал кардинал, Жанна тем не менее последовала за ним, опираясь на руку Раймона.
Идти пришлось недалеко: Мазарини привел всех в дворцовую часовню, еще не до конца отделанную, но уже украшенную картинами и статуями. Здесь, подойдя к алтарю, он опустился на колени и коротко помолился, а затем велел Жанне и Раймону подойти.
– Если уж вам так не терпится соединиться в браке, – произнес кардинал голосом кислым, словно надкусил дикое яблоко, – то я окажу вам великую милость, потратив несколько минут и поспособствовав этому. Ну, милейшая мадемуазель де Кремьё, – обратился он к Жанне, – понимаете ли вы, что вас будет венчать сам кардинал?
– Понимаю, – сказала она, – и объять не могу такой чести.
Мазарини кивнул, удовлетворенный ответом, велел паре опуститься на колени и начал обряд.
Жанне запомнился лишь алый, как свежая кровь, шелк кардинальской сутаны, тепло рук Раймона и движение его губ, когда он повторял священные слова за Мазарини. Склоненное лицо Христа на распятии. Кроткая доброта в нарисованных глазах Девы Марии. И с каждым словом, с каждым движением все больше охватывало Жанну чувство небывалого восторга и легкости. Если жила два года, не зная, что делать со своею влюбленностью и со всей своей жизнью, то избавление от этого дарит крылья. А обретено столь многое, что благодарить Бога она будет до конца дней.
И здесь звучало ее собственное имя – Аньес, – казавшееся чужим и неправильным. Сестрино имя давно слилось с ней, однако Аньес де Кремьё продолжала существовать, пускай только здесь и сейчас. Родители похоронили дочь под ее собственным именем, поставив над могилою лишь фигуру скорбящего ангела, не решившись написать на плитах имя той, что все еще оставалась жива, защищая их; вряд ли кто-то станет искать имена на стареньком семейном кладбище, и все же нужно выбить там имя Жанны. Она сражалась, как могла; не ее вина, что бой был проигран.
Когда обряд завершился и Раймон коснулся сухими губами губ своей уже настоящей жены, та едва устояла на ногах – от пережитого волнения и восторга, оттого, что голова шла кругом. Мазарини, взглянувший на нее, улыбнулся вдруг и сказал тем не менее сварливо:
– Не забывайте о долге, дети мои. Я исполнил ваше желание, выполните же и вы мое и выметите тараканов с наших улиц.
– Да, монсеньор, – поклонился Раймон.
– Ну все, все, ступайте. Бюрже, вы запомнили? Сможете свидетельствовать. А с вами, Гассион, мы должны поговорить особо. Вернемся же в кабинет.
Жанна и Раймон вышли на крыльцо Пале-Рояля, ослепленные утренним светом (день только начинался, а казалось, что век прошел!) и оба ошеломленные тем, что случилось. Шевалье де Марейль повернулся с улыбкой к своей возлюбленной и спросил:
– Ну, как мне теперь называть тебя? Боюсь, для всего света ты по-прежнему останешься Жанной де Марейль, однако я могу звать тебя твоим настоящим именем.
– А мне нравится быть Жанной, – отвечала она, крепко сжимая его руку. – Пускай так и остается. Имена – лишь звуки, которые мы произносим, когда хотим кого-то позвать; настоящие люди только у нас в сердце.
Раймон кивнул, и они направились к поджидавшей их карете.
