Ирена Гарда - Мессалина. Трагедия императрицы
Так, в мыслях о Силии, она доехала до Рима, но вместо того чтобы свернуть ко дворцу, экипаж повернул к Садам Лукулла на улицу, по которой когда-то бежала юная девушка с пронзительно синими глазами, чтобы посмотреть на валявшееся на Гемониях тело Сеяна.
Наконец, стук копыт затих, и префект постучал в знакомый до боли дом. Скрипнула открывающаяся дверь, и на пороге из-за спины привратника появилась постаревшая Домиция Лепида.
— Отдаю арестованную под твою ответственность, — салютнул ей префект. — Паллант сказал, что ты предупреждена.
Лепида только кивнула в ответ, боясь, что у нее предательски задрожит голос. А префект подошел к экипажу и открыл дверь, давая возможность Мессалине выйти из повозки, что она и сделала, оглядываясь по сторонам. Кругом все было так, будто она вчера покинула этот дом, только деревья стали выше, а у матери прибавилось морщин на лице.
— Прошу в дом, — попросил, а вернее приказал, префект.
Мессалина повиновалась без слов, словно никогда не была императрицей, чье слово управляло огромным государством. Вернее, она еще до конца не поняла, что путь на Палатин ей заказан навсегда, и чувствовала себя как в кошмарном сне. Лепида вошла за ней, и дверь захлопнулась, отсекая связь с внешним миром.
Они постояли молча посреди атриума, две женщины, повидавшие многое на своем веку.
— Есть хочешь? — глухо спросила мать.
— Нет. А ты ничего не слышала о Силии? — спросила дочь.
— Он арестован. Вигилы поймали его на выходе из города.
Они постояли еще немного, не находя тем для разговора. В доме стояла тишина, точно там лежит покойник. Послышался приглушенный толстой дверью крик разносчика воды.
— Я пойду полежу, — без выражения проговорила арестантка, глядя куда-то в пространство.
— Иди. Не забыла еще куда? Тебя проводить? Не хочешь поговорить?
Но Мессалина, отрицательно помотав головой, медленно, как сомнамбула, пересекла атриум и скрылась в своей комнате. Да и о чем им было говорить? Слишком разными были эти женщины: живая, стремящаяся получать от жизни все удовольствия дочь, и суровая мать, успевшая забыть о грехах своей молодости.
Холодность Лепиды и ее неприятие образа жизни Мессалины не помешали ей на следующий день помочь дочери написать покаянное письмо Клавдию, на которое тот так и не ответил. Они пытались организовать встречу супругов, но принцепс отказался видеть жену. По просьбе Лепиды за ее дочь заступилось несколько известных людей, в том числе консул 34-го года Луций Вителлий, но это не принесло никакой пользы. С каждой минутой становилось все яснее, какая судьба уготована неверной супруге прицепса, и Мессалина, с ужасом предчувствуя конец, заливалась слезами раскаяния.
Оставалось ждать, когда оскорбленный супруг поставит точку в своих отношениях с опозорившей его женой, но Клавдий все тянул время, и тогда Нарцисс, понимая, что при любом другом исходе полетит его голова, заявил на совете, что императрица заслуживает смерти. Каллист с Паллантом только этого и ждали, дружно согласившись, что поведение императрицы не имеет оправдания.
* * *Стоял прекрасный теплый день, когда в дом Домиции Лепиды явился мрачный легат в сопровождении Палланта, который не мог отказать себе в удовольствии присутствовать при последних мгновениях опальной императрицы. Ничего не подозревавшие слуги проводили гостей в перистиль, по которому прогуливались мать и дочь. При виде мужчин Мессалина залилась слезами, словно они могли смягчить их сердца, но Лепида с силой сжала ей руку и проговорила сурово, стараясь сдержать захлестывающий ее ужас:
— Твоя жизнь окончена. Все что осталось — сделать ее конец достойным.
Подошедший легат зачитал обвинительное заключение, приговаривавшее Мессалину к смерти. И хотя он держался подчеркнуто официально, чувствовалось, что это поручение не из тех, о которых он будет с удовольствием вспоминать под старость лет, сидя в кресле в окружении внуков.
— По распоряжению императора тебе разрешается покончить жизнь самоубийством, — закончил он обвинительную речь и протянул ей кинжал с длинным тонким лезвием, при виде которого Мессалине стало дурно, но она из последних сил старалась держать себя в руках.
Последние минуты Мессалины были сродни ночному кошмару. Несколько раз она пыталась заколоть себя, поднося клинок к груди, но при одной мысли, что он сейчас погрузится в ее тело, у нее немели руки, и кроме легких царапин ничего не получалось.
Стоявший рядом Паллант получал просто физическое удовольствие от мук, которые испытывала опальная жена его патрона. Злопамятный вольноотпущенник не простил ей отказа удовлетворить его похоть и сейчас упивался моментом, оскорбляя самыми грязными словами несчастную женщину.
Прятавшиеся за колонами портика слуги, сдерживая рыдания, наблюдали за мучениями молодой госпожи, в страхе отводили глаза от ее матери, окаменевшей в стремлении не выдать своих чувств, с ненавистью следили за Паллантом, принижавшим трагедию своими пакостными словами, и беззвучно молили легата положить конец страшной сцене.
Наконец, измученная Мессалина, не выдержав, отшвырнула кинжал и упала на колени, заливаясь слезами. И тогда легат, подобрав клинок, наклонился к женщине и, мягко взяв за подбородок, заставил ее поднять голову, после чего одним сильным движением вогнал лезвие ей в сердце. Смерть несчастной наступила мгновенно, и она уткнулась лицом в песок дорожки, по которой только что прогуливалась с матерью.
— Могу ли я похоронить свою дочь? — хрипло спросила Домиция Лепида своих мучителей, не отводя глаз от тела, вокруг которого растекалась лужа крови.
— Мне приказано оставить вам тело, — кивнул легат. — Можете поступать с ним, как сочтете нужным.
С этими словами он поклонился хозяйке дома и вышел из перистиля, а за ним быстро зашагал Паллант, все время оглядываясь назад, словно боялся, что Мессалина восстанет из мертвых…
* * *Когда Клавдию доложили, что его супруга мертва, то он даже не спросил, отчего она скончалась, а продолжил трапезу как ни в чем ни бывало. Более того, спустя несколько дней, во время очередного застолья, он удивленно посмотрел по сторонам и недовольно поинтересовался:
— А почему императрица не выходит к столу?
Эпилог
Так жила и умерла Валерия Мессалина, единственная в своем роде императрица, ставшая символом порока, жадности, жестокости и сладострастия. Справедливо ли это — судить не нам. Но что интересно: чем дальше по времени отстает от историка или литератора то время, тем с большей легкостью обвиняет он эту незаурядную женщину во всех грехах.
