Александр Дюма - Шевалье де Мезон-Руж
Действительно, случись с Морисом несчастье, виновной будет только она. Ведь именно она собственной рукой довела ослепленного молодого человека до тюремной камеры, куда его сейчас заперли и откуда, по всей вероятности, он выйдет лишь для того, чтобы отправиться на эшафот.
Но в любом случае Морис не заплатит своей головой за то, что преданно выполнил ее каприз. Если его приговорят, она сама обвинит себя перед трибуналом, признается во всем. Само собой разумеется, всю ответственность она возьмет на себя и ценой своей жизни спасет Мориса.
И Женевьева, вместо того чтобы вздрогнуть при этой мысли, напротив, нашла в ней горькое счастье.
Она любила молодого человека, и любила больше, чем следует женщине, не принадлежащей себе. Вот почему для нее такой поступок был бы способом вернуть Богу свою душу такой же чистой и незапятнанной, какой она получила его от Всевышнего.
Выйдя из дома, Моран и Диксмер расстались. Диксмер отправился на Канатную улицу, а Моран побежал на улицу Нонандьер. Дойдя до конца моста Мари, он заметил толпу бездельников и любопытных, какая в Париже собирается во время какого-нибудь происшествия или после него, но там, где оно случилось, — так во́роны слетаются на поле битвы.
При виде этой толпы Моран внезапно остановился, ноги у него подкосились, он вынужден был опереться на парапет моста.
Лишь через несколько секунд он вновь обрел свойственное ему удивительное умение владеть собой в крайних обстоятельствах, смешался с толпой и после нескольких вопросов узнал, что десять минут назад с улицы Нонандьер, № 24, увели молодую женщину, несомненно виновную во вменяемом ей преступлении, ибо ее схватили, когда она укладывала вещи в дорогу.
Моран осведомился, в каком клубе будут допрашивать бедную девушку, и, узнав, что ее отвели для допроса в главную секцию, тотчас направился туда.
Клуб был переполнен. Однако Морану удалось, поработав локтями и кулаками, проскользнуть на одну из трибун. Первое, что он увидел, была высокая благородная фигура и пренебрежительное выражение лица Мориса: он стоял у скамьи подсудимых, и взгляд его, казалось, вот-вот раздавит разглагольствующего Симона.
— Да, граждане, — кричал тот, — да, гражданка Тизон обвиняет гражданина Ленде и гражданина Лорена! Гражданин Лорен рассказывает о какой-то цветочнице, на которую он хочет свалить свое преступление. Но предупреждаю заранее: цветочницу, конечно же, не найдут. Это заговор сообщества аристократов; они трусы и потому пытаются свалить вину друг на друга. Вы прекрасно видели, что гражданин Лорен удрал, когда за ним явились. Его не найдут точно так же, как и цветочницу.
— Ты лжешь, Симон! — яростно произнес чей-то голос. — Его не нужно искать, потому что он здесь!
И Лорен ворвался в зал.
— Пропустите меня! — кричал он, расталкивая собравшихся, — пропустите!
И он занял место рядом с Морисом.
Появление Лорена, показавшее всю силу и искренность характера этого молодого человека, было очень естественным, без всякой манерности. Оно произвело огромное впечатление на трибунах — ему принялись аплодировать и кричать «браво».
Морис только улыбнулся и протянул руку своему другу, сказав при этом себе: «Я был уверен, что не останусь долго в одиночестве на скамье подсудимых».
Собравшиеся с видимым интересом смотрели на этих молодых красивых людей, которых обвинял, как демон, завидующий молодости и красоте, гнусный сапожник из Тампля.
Заметив, что о нем начинает складываться скверное впечатление, Симон решил нанести последний удар.
— Граждане, — завопил он, — я требую, чтобы выслушали отважную гражданку Тизон, я требую, чтобы она говорила, я требую, чтобы она обвиняла!
— Граждане, — остановил его Лорен, — я настаиваю, чтобы до этого была выслушана молодая цветочница: ее только что арестовали и скоро, без сомнения, доставят сюда.
— Нет, — сказал Симон, — это будет еще один лжесвидетель, какой-нибудь сторонник аристократов. К тому же гражданка Тизон и сама сгорает от желания рассказать все правосудию.
Тем временем Лорен тихо разговаривал с Морисом.
— Да, — кричали на трибунах, — да, пусть дает показания гражданка Тизон! Да, да, пусть дает показания!
— Гражданка Тизон в зале? — спросил председатель.
— Конечно, она здесь! — воскликнул Симон. — Гражданка Тизон, скажи, что ты здесь!
— Я здесь, гражданин председатель, — ответила тюремщица, — но, если я все расскажу, мне вернут мою дочь?
— Твоя дочь не имеет никакого отношения к расследуемому делу, — ответил председатель, — сначала дай показания, а затем обращайся в Коммуну с требованием вернуть твою дочь.
— Слышишь? Гражданин председатель приказывает тебе дать показания! — прокричал Симон. — Сейчас же говори!
— Подожди минуту, — сказал, повернувшись к Морису, председатель, удивленный спокойствием обычно такого пылкого молодого человека. — Минуту! Гражданин Ленде, может, сначала ты хочешь что-нибудь сказать?
— Нет, гражданин председатель. Только, прежде чем называть такого человека, как я, трусом и предателем, Симону следовало бы получше и не спеша осведомиться на этот счет.
— Да что ты говоришь! Да что ты говоришь! — повторял Симон с насмешливой интонацией простолюдина, свойственной парижской черни.
— Я говорю, Симон, — продолжал Морис, и в голосе его было больше грусти, чем гнева, — что ты будешь жестоко наказан, когда увидишь, что сейчас произойдет.
— И что же сейчас произойдет? — спросил Симон.
— Гражданин председатель, — продолжал Морис, не отвечая своему отвратительному обвинителю, — я присоединяюсь к своему другу Лорену с требованием, чтобы молодая девушка, которую только что арестовали, была заслушана раньше чем заставят говорить эту бедную женщину: ей наверняка подсказали, какие надо дать показания.
— Ты слышишь, гражданка, — опять закричал Симон, — ты слышишь? Они утверждают, что ты лжесвидетельница.
— Это я лжесвидетельница? — возмутилась тетка Тизон. — Ах так, ну погоди же, погоди!
— Гражданин, — сказал Морис, — сжалься, прикажи этой несчастной замолчать.
— Ага, ты боишься! — вновь закричал Симон, — ты боишься! Гражданин председатель, я требую свидетельских показаний гражданки Тизон.
— Да, да, показаний! — взревели трибуны.
— Тише! — крикнул председатель. — Вот возвращается представитель Коммуны.
В этот момент снаружи послышался шум приближавшегося экипажа, бряцание оружия и громкие крики.
Симон с беспокойством обернулся к двери.
— Сойди с трибуны, — сказал ему председатель, — я лишаю тебя слова.
