Лора Бекитт - Запретный рай
— Вы можете назвать ее адрес?
— Могу, — немного поколебавшись, согласилась Эмили.
Когда адрес был записан, судья спросил леди Клиффорд:
— Мисс Марен не говорила вам о детях?
— Нет, ни слова!
— Хорошо. Так что с вашей матерью, мисс Марен. Где она? Она может подтвердить, что этот жемчуг принадлежит вам?
Облизнув пересохшие от волнения губы, Эмили ответила:
— Думаю, да. Ее зовут Элизабет Хорвуд, она присутствует в этом зале.
Судья обвел глазами собравшихся.
— Кто здесь Элизабет Хорвуд?
— Я, — сказала та и поднялась с места.
Все взоры обратились на нее, но она не смутилась и уверенно прошла на свидетельское место.
— Что вы можете сказать об обвиняемой Эмили Марен?
Отвечая, Элизабет слегка теребила свой ридикюль, и это был единственный признак ее волнения:
— Некоторое время назад эта девушка явилась в мой дом с заявлением, что она моя дочь. Я попыталась объяснить, что мои дочери живут со мной, но она не хотела слушать. Она в самом деле показывала мне жемчужину, спрашивая, не знаю ли я, где ее можно продать, и говоря, что привезла ее из Полинезии, куда ездила вместе с ныне покойным отцом.
— А вы знали ее отца?
Элизабет Хорвуд смотрела прямо перед собой. Эмили почудилось, будто ее ничего не выражающие светлые глаза — это окна в пустоту.
— Нет, я его не знала.
— С мисс Марен были дети?
— Да, двое грудных детей, мальчик и девочка. Девушка попросила меня присмотреть за ними, пока она ищет комнату.
— И вы согласились?
— Да. Мне стало жаль ее. Она казалась измотанной и несчастной.
Услышав о жалости, Эмили сжала губы. Она понимала, что мать не сдержала своего обещания, что судьба Маноа и Ивеа по-прежнему неизвестна, более того — она висит на волоске.
— Это были какие-то странные дети, — добавила Элизабет. — Не негритянского происхождения, конечно, но я сразу заметила примесь неевропейской крови. На мое замечание мисс Марен ответила, что их отец — житель Полинезии.
— Опять Полинезия! — проворчал судья.
— Страна людоедов! — бросил кто-то из зала.
— Быть может, мисс Марен нам что-нибудь объяснит?
Эмили поднялась с места. Она понимала, что это последняя возможность что-то доказать этим людям, как-то разбудить их души. Однако рассказывая свою историю, она видела, что они понимают ее совсем иначе. На некоторых лицах было написано брезгливое любопытство, на других — откровенное презрение и снисходительная жалость. Выходило, что Эмили сама виновата в том, что с ней случилось: это было совершенно ясно.
— Я приехала в Лондон на поиски своей матери. Она была замужем за Рене Мареном, моим отцом, но вернулась в Англию, когда мне было два года.
— Миссис Хорвуд это отрицает.
— У меня есть письмо с лондонским адресом, написанное ее рукой.
— Где оно? — спросил судья.
— Осталось в комнате, которую я снимала.
Судья сделал знак какому-то молодчику, который тотчас встал.
— Констебль Бреди, вы производили обыск в комнате, где жила обвиняемая. Вы нашли там какие-то письма?
— Нет. Там были ее документы, личные вещи, но в целом — ничего интересного. И — никаких писем.
— То есть доказательств нет, — подхватил судья и подытожил: — Я вижу такую картину: перед нами некая не слишком нравственная и неразборчивая особа с непонятными документами, неизвестного происхождения детьми и, по-видимому, украденной где-то жемчужиной. Последнее интересует меня больше всего. Если вы скажете, откуда у вас жемчуг, вы существенно облегчите свою участь.
Глаза Эмили были полны слез.
— Я говорю правду! Почему вы не хотите мне поверить или попытаться проверить мои слова!
— Мы без того потратили на вас слишком много времени. У нашего правосудия нет возможности проверять всякий бред, который несут обвиняемые! — с неудовольствием заметил судья.
Объявили перерыв, после которого должны были зачитать приговор. Большинство присяжных удалилось с кислыми лицами. Было нетрудно догадаться о том, что решат эти люди.
Эмили ждала. Ждала разумом, душой, сердцем, телом, всей кожей. Она превратилась в комок, воплощавший одно сплошное, отчаянное, дикое ожидание. Она не смотрела в зал, ибо это было невыносимо.
Наконец появились присяжные и судья. Оглядев присутствующих, последний торжественно произнес:
— Эмили Марен признана виновной в краже жемчуга у неустановленного лица и попытке ограбления в доме мистера и миссис Клиффорд. Поскольку она въехала в страну с преступными намерениями, передача ее французским властям исключается. Согласно решению суда, мисс Марен приговаривается к пятнадцати годам каторжных работ. — Сделав паузу, он добавил: — Дети данной особы, если они все еще находятся по указанному ею адресу, будут отправлены в приют. — И, очевидно, желая смягчить свои слова, бросил в сторону Эмили: — О них позаботятся!
Это было не просто жестоко, это было бесчеловечно. В отчаянии Эмили обратилась к самым светлым и сильным воспоминаниям в своей жизни, воспоминаниям о зените ее любви. Перед мысленным взором молодой женщины предстали черные очи Атеа, с радостной улыбкой и непередаваемой силой смотревшие ей в глаза, и она воскликнула:
— Будьте вы прокляты! Если бы только здесь был отец моих детей!
Публика оцепенела, а после кто-то воскликнул:
— Тогда бы он зажарил нас на костре и съел!
Эмили вновь ощутила волну непонимания и ненависти, исходившую из зала, от всех этих мелких и жестокосердных людей. Она упала на скамью и закрыла лицо руками. Ее трясло. Пятнадцать лет! Ей было безразлично, что станет с нею, но Маноа и Ивеа!
В ее душе возникло чувство, будто она владела чем-то бесценным, и эту драгоценность вдруг взяли и растоптали, как пустую скорлупу.
С усилием отняв ладони от мокрого лица, Эмили посмотрела в зал. Элизабет не было. Она исчезла, ушла. И тут молодой женщине почудилось, будто ни суда, ни жемчужины, ни матери, ни Атеа, ни даже детей никогда не было в ее жизни, что все это ей только приснилось.
В следующий миг она потеряла сознание.
Очнувшись в камере, Эмили долго не могла понять, как она там оказалась. Она лежала на нарах, и Мери Шеппард смачивала ее лицо водой.
— Пятнадцать лет каторги, — странным, неживым голосом произнесла Эмили. — Я погибла, мои дети погибли. Я никогда их не увижу.
— Подай прошение королеве, — неуверенно посоветовала Мери. — В конце концов, она тоже мать.
— Скостят самое большее пять лет, и что толку? — сказала другая женщина и спросила: — Тебе известно, где ты будешь отбывать наказание? Если в плавучей тюрьме на Темзе, там заключенные не живут дольше пяти лет. А маленькие дети умирают почти сразу. Так что пусть их забирают в приют!
