София Нэш - Скандальная репутация
— Ты лжешь! Зажги свечу!
— Позволь мне…
Его лица коснулась какая-то мягкая ткань, которую он грубо сбросил.
— Даже не думай… Зажги свечу, я сказал! — Он потянулся к прикроватному столику и обрадовался, нащупав знакомый предмет.
— Но сейчас середина дня, — сказала Розамунда, и ее голос сорвался. — Нет никакой необходимости в свече. В комнате светло.
От липкого мертвящего страха кровь застыла у него в жилах. В животе стало холодно.
— Я ни черта не вижу, — пробормотал он, и его обожгла страшная правда.
Он ослеп.
— Скажи мне, только очень точно, что именно говорил доктор. И если у тебя есть намерение что-то скрыть, лучше хорошенько подумай.
— Он не знает, — поспешно заговорила Розамунда, — что это за болезнь. Похоже, у всех заболевших одинаковые симптомы, но есть некоторые различия.
— Какие? — Теперь Люк почти кричал, кровь стучала у него в ушах.
— Ата еще слаба, но быстро поправляется. Она чувствует покалывание в руках и говорит, что у нее шатаются зубы. Лихорадки не было ни у кого. Это определенно не чума. Помощница кухарки уже почти на ногах.
— Кто-нибудь еще ослеп? — отрывисто спросил он.
— Нет, — едва слышно прошептала она.
— Черт бы тебя побрал, Розамунда! Если уж я не вижу, неужели ты не можешь, по крайней мере, говорить так, чтобы я слышал?
— Нет, никто не ослеп, — повторила она, на этот раз громче, — хотя у меня нет сообщений от соседей, которые тоже заболели. Если скажешь, я отправлю к ним кого-нибудь или поеду сама.
— Поезжай. — Он отвернулся. — Нет, постой. Пусть Грейс напишет письмо, а Брауни… кстати, он еще здесь?
— Да, конечно.
— Пусть Брауни отвезет это письмо доктору Дэвису в Королевский медицинский колледж в Лондоне. Пусть он приедет. — Люк явно хотел сказать что-то еще, но не смог. Слава Богу, Розамунда не пыталась прикоснуться к нему, успокоить. Он вполне бы мог нанести тяжкие телесные повреждения тому, кто рискнул бы это сделать… Вот только его не покидало ощущение, что все его кости превратились в желе.
— Я ухожу. Обещаю, мистер Браун отыщет доктора и доставит его сюда. А я привезу новости от соседей. — Ее голос раздавался уже издалека. Судя по звуку шагов, она как раз выходила из комнаты.
Дверь захлопнулась, и здравомыслие, которое еще оставалось при нем, исчезло без следа. Он стиснул кулаки и изо всех сил прижал их к глазам, вдавливая в глазницы. Ничего.
Абсолютно.
Люк всегда этого боялся. И большую роль в его страхе перед слепотой сыграл метод наказания, практикуемый отцом. Тот, называя мальчика проклятым слабаком, лишал его книг и закрывал ему глаза плотной черной повязкой, которую запрещал снимать в течение целого дня. В следующий раз срок наказания был увеличен до двух дней, потом до трех. Когда и это не помогло, отец начал жечь книги, если убеждался, что его отпрыск проводит, уткнувшись носом в книгу, больше часа в день. И Люк научился хитрить.
Теперь он всегда носил с собой шпоры и легкую шпагу и, если натыкался на отца, утверждал, что ищет брата, с которым хочет отправиться на верховую прогулку или заняться фехтованием. Этому, да и многому другому он научился у старшего брата, за что постоянно выполнял вместо него все письменные работы в Итоне.
А теперь он был парализован страхом.
Ужас стискивал его мозг и ядовитой змеей сворачивался в затылке. Неспособность видеть написанные на бумаге слова, невозможность окунуть перо в черную кровь цивилизации… Что может быть страшнее? Книги несли в мир свет. Нет ничего способного сравниться с чтением или написанием череды слов, выражающих совершенную, отточенную мысль. Люк собрал в своей крошечной каюте на корабле горы и долины всего мира, триумф и трагедии королей, историю давно ушедших веков. И мог в любой момент воссоздать их, открыв книгу.
Но теперь?
Но теперь…
Теперь он потерялся в ночи.
В дверь едва слышно постучали. Она еще не могла вернуться. Прошло слишком мало времени.
— Убирайтесь к черту! — рявкнул он.
Розамунда скакала верхом, как цыганка, даже не потрудившись надеть шляпу или плащ. Она приказала оседлать для себя самое крупное и сильное животное в конюшне — жеребца, который, очевидно, днем раньше сбежал из загона своего хозяина, появился в Эмберли и предпринял попытку снести двери конюшни, чтобы добраться до понравившейся ему кобылы. Настроение жеребца как нельзя лучше устраивало Розамунду.
Юный конюх лишь изумленно вытаращил глаза, когда она подобрала юбки и уселась в седло верхом, продемонстрировав мальчику ноги почти до колена, — ничего подобного он в жизни не видел. Жеребец сначала отступил назад, а потом поскакал по подъездной аллее к ведущей в деревню дороге. На полном скаку, одолев поворот, он выразил свое недовольство, обрушив на живую изгородь град щебня и земли из-под мощных копыт.
Розамунда наклонилась вперед, к могучей шее лошади, чтобы преодолеть немаленькое препятствие — огромную лужу, образовавшуюся на дороге после двух дней непрерывных дождей. Розамунда уже несколько дней не покидала комнат, где лежали больные, и теперь с наслаждением вдыхала чистый и свежий воздух Корнуолла, казавшийся волшебным после неприятных запахов болезни.
Всякий раз, когда ее мысли возвращались к сильному мужчине, беспомощно лежавшему в своей постели, она подгоняла коня.
Бог не может, не должен быть таким жестоким.
Или может? Вдруг так и есть?
Она составила маршрут, позволявший ей в кратчайшее время объехать всех соседей, от которых поступили сведения о заболевших. Когда вдали показались выбеленные стены домиков, расположившихся на городских окраинах, она стегнула коня и направила к кузнице.
Через полчаса Розамунда объехала всех гостей, посетивших свадебный завтрак и впоследствии заболевших. Ни одного случая слепоты больше не оказалось. Впервые в жизни она, задавая вопросы, держала голову высоко, несмотря на так и не прекратившийся шепоток у нее за спиной. Она знала, что ее должно беспокоить недоброжелательное отношение людей — в прошлом так и было, — но сейчас впервые ей было наплевать на людскую молву.
Миссис Мерч и ее сестра, две деревенские старые девы, не стали с ней разговаривать, передав через свою единственную служанку:
— Мы не знаем эту особу. Пусть она уйдет.
Запуганная полуграмотная девица испуганно отпрянула, когда Розамунда потребовала от нее рассказать о течении болезни.
Розамунда галопом скакала между расположенными на внушительном расстоянии поместьями, через поля, на которых работники собирали разбросанные непогодой стога сена. Бока жеребца взмокли, а у нее пересохло в горле от постоянных разговоров. Но хуже всего было то, что ее уверенность медленно, но верно таяла, поскольку о слепоте не было известно абсолютно ничего. Розамунда скакала по холмам, знакомым с детства, которые она не видела почти десять лет. Она чувствовала тяжесть на сердце, но одновременно и небывалую свободу, как парящий высоко над землей сокол.
