Жанна Бурен - Май любви
— Да, сказала. Наверное, ты счастлив.
Им было трудно разговаривать, такая толчея и шум стояли в лавке.
— Приходи сегодня к нам поужинать, — предложил Филипп. — Мы вдоволь наговоримся. У меня есть много чего рассказать тебе.
— Не знаю, буду ли я свободен…
— Не заставляй упрашивать себя всякий раз, когда мы тебя приглашаем, кузен. Это у тебя прямо какое-то женское кокетство!
— Ты же сам видишь, сколько у меня хлопот.
— Оставь все и приходи! Я рассчитываю на тебя. Ты обидишь меня, если не придешь. Кроме того, я хочу попросить тебя об одной услуге. Я зашел не только для того, чтобы пригласить тебя поужинать, но и по делу. Видишь ли, я намерен приобрести для Флори к зиме красивую, теплую шубу. Мне нужен твой совет.
Гийом почувствовал себя неловко.
— Не знаю… — проговорил он, тщетно борясь с нервным возбуждением, — не знаю. Надо бы узнать, что больше нравится твоей жене.
— У нее уже есть пальто, подбитое выдрой, и несколько беличьих жакетов.
— Мне кажется, ей пойдет длинная шуба, подбитая белой каспийской лисой…
— Не будет ли это слишком шикарно для простой горожанки?
— Почему же? Разве ее не приглашают постоянно ко двору? И разве она не самая красивая из всех женщин?
— Так-то так, кузен, но хотя мы и бываем во дворце, состоянием королей мы не обладаем, наши доходы несравнимы с их богатством.
Если до этого момента Гийом избегал встречи со взглядом мужа Флори, то теперь он смотрел прямо в лицо Филиппу, и глаза его выдавали сильное возбуждение.
— Что с того? — проговорил он, сопровождая эти слова жестом, отметающим возражения. — Да, что с того? Ты должен хорошо понимать, что я отнюдь не намерен наживаться на твоей покупке. Я продам тебе лисий мех по себестоимости. Для родственников это вполне естественно.
— Ну, если ты считаешь это возможным… — сказал поэт, для которого не было ничего более ненавистного, чем разговоры о денежных делах, в которых он к тому же ничего не понимал.
Он, разумеется, возмутился бы любым предложением, которое выглядело бы как милость, но речь шла о родственных отношениях, и он не видел причин противиться решению Гийома.
— Вечером я принесу с собою несколько образцов лучшего меха, — продолжал Гийом, казалось несколько оживившись. — Твоя супруга сможет выбрать из них то, что ей понравится.
— Спасибо. Мы ждем тебя после вечерни. До свидания, кузен.
Филипп вышел из набитой людьми лавки с ее запахом пушнины. На улице стояла тяжелая духота.
Юный поэт проложил себе дорогу через кишащую, как всегда, толпу на Малом мосту, прошел под сводами Пти-Шатле на улицу СенЖак и по ней к своему дому.
На лестнице он встретил спускавшуюся со второго этажа Шарлотту.
— Здравствуйте, племянник. Я навестила Флори.
— Каким вы нашли ее состояние?
— Она утомлена. Вы правильно сделали, позвав меня к ней после возвращения из Пуасси. Она нуждается в отдыхе. Месяцы, проведенные при дворе, в свите королевы Маргариты, были одновременно и благотворны, и обременительны. Благотворны в духовном смысле, поскольку это развлекало ее и отвлекало от печальных воспоминаний, груз которых был для нее в Париже более тяжким, нежели в любом другом месте, но вредны для ее состояния; делая ее более хрупкой, оно требует осторожности и покоя.
— Да и летняя жара лишь усугубила ее усталость, — с озабоченным видом проговорил Филипп. — В этом году июль и август были как никогда ужасными.
— Это верно, но к чему, племянник, такой взволнованный вид? Я не нашла у Флори ничего серьезного. Некоторое переутомление, и ничего больше. Она молода, здорова и полна сил. Все наладится, если она не станет перенапрягаться и каждое утро будет принимать укрепляющее питье, рецепт которого я оставляю вам, чтобы вы могли при необходимости приготовить его сами: два желтка, взбитых в мальвазии, несколько кусочков целительного корня и немного амбры.
Как всегда бывало при встрече с Шарлоттой, она вселяла в него ощущение покоя и основательности, и он успокоился.
— Простите мне мой встревоженный вид, — сказал он, — но после ударов судьбы, перенесенных нами весной, я нюхом чувствую беду, и состояние тревоги у меня не проходит.
— Я знаю, Филипп, знаю. Однако надо верить в лучшее. В один прекрасный день Кларанс снова станет здоровой и к вам вернется покой.
— Но поправится ли она вообще? Флори так удручена, что к ее сестре по-прежнему не возвращается рассудок…
— Мы многого не знаем, Филипп, Вселенная полна тайн. Наша жалкая наука многого объяснить не может. Очень часто медицина просто бессильна, это вы знаете не хуже меня, а когда речь идет о состоянии души, наши лекарства вообще бесполезны. В случае с Кларанс приходится положиться на какое-то иное, более таинственное вмешательство, рассчитанное не столько на сознание, сколько на веру. Нужно молиться, Филипп, истово молиться, чтобы быть услышанным. Умеем ли мы делать это так, как учил Христос?
Молодой человек молчал, размышляя.
— Может быть, отправиться в паломничество? — спросил он. — Столько людей отправляются в путь, считая это единственным средством…
— Да, существует и паломничество, и многое другое, — согласилась Шарлотта. — Важно то, как это делается. Если с достаточным усердием — все возможно. Мы сами определяем помощь Господа глубиной своей веры.
— Я поговорю об этом с родителями Флори.
— И хорошо сделаете. Я также порекомендую им это. До встречи, Филипп. Меня ждут в больнице мои больные.
В комнате супругов, оклеенной обоями с тысячью цветов, украшенной коврами и пестревшими повсюду подушками, у окна стояла Флори; она ласково гладила белого котенка, сидевшего у нее на руках. Флори смотрела на узкую полосу сада, запыленные деревья которого казались изнуренными затянувшейся засухой. Несмотря на несколько прогремевших в жаркие летние месяцы гроз, температура была такой высокой, что люди чувствовали себя как в пекле. Жара не спадала более двух месяцев. И теперь, в начале сентября, было еще очень жарко, стояла хорошая погода. Виноделы ожидали хорошего вина.
— Беру в свидетели всех святых — вы так прекрасны, дорогая, в этом умиротворении будущим материнством!
Флори обернулась. Под тканью ее блузы, натянувшейся при этом, обрисовалась явно раздавшаяся талия и бедра. На четвертом месяце беременность уже скрыть не удавалось.
— Твоя тетка — я встретил ее на лестнице — уверяет, что ты полна сил, и за усталостью, которая меня так беспокоит, ничего серьезного не таится.
— Естественно. Я вам все время это говорю. Если бы вы получше меня слушали, вы не беспокоили бы из-за такого пустяка тетю Шарлотту.
