Джулия Стоун - Рабыня Вавилона
Мысль, что после замужества Иштар-умми уже не будет тесной связи с дочерью, что он замкнет двери личного мира, выбросив все ключи, и останется в гулкой пустоте самого себя и рядом не окажется близкого человека, раздражала его. С сыновьями он не был близок, к тому же, они еще дети. Сумукан-иддин сделал Сару своей наложницей из отчаяния, злости на самого себя. Но оказалось, что она его любит. Сумукан-иддин был точно громом: поражен, ему хотелось отомстить ей за это, причинить боль. Когда ее избили кнутами, как воровку, и привели к нему в спальню, он задохнулся от жалости; боль и любовь Сары не помещались в его душе. Он осторожно снимал с нее платье: окровавленные лоскуты, которые присыхали к спине, платком синего шелка стирал кровь с ее лица. Сара плакала беззвучно, как плачут собаки, яблони после ливня, память о потерянной любви, и крупные розовые слезы стекали по ее щекам.
Слуги унесли ее в глубоком обмороке. Ночь, была непроглядна. Сумукан-иддин бродил по дому, как призрак. Наутро Иштар-умми устроила громкий скандал, он угрюмо молчал, терпеливо ожидая, когда буря утихнет; Иштар-умми расплакалась и ушла, хлопнув дверью. Он простил дочь. Вопрос теперь был в другом — простит ли он себя. Той ночью с ним что-то произошло, и касалось это Сары.
Наконец слуги сказали, что ванна готова. Вода была теплая, легкий белесый пар струился от поверхности. Лепестки роз качались, точно калакку и гуффы ~ речные корабли. В купальне находились близнецы — юноша и девушка из Персии. Девушка лила в воду горячее козье молоко из серебряных, кувшинов, что передавали ей из-за занавески, потом садилась на край ванны и играла с лепестками, юноша разминал Сумукан-иддину плечи.
На низком стульчике, сплетя длинные ноги, сидел Ирка, сутулый худой хетт, похожий на водного паука. Держа на вытянутых руках тяжелый свиток из тростника, он читал поэму.
Чтящий царя и бога, надежду имею,
Что не оставит меня милость неба,
Будет родиться хлеб на полях моих добрый,
Прибыль моя да вовек не иссякнет…
— Хватит, — Сумукан-иддин махнул рукой. — Как старую печь, тебя не переделаешь. Что ты воешь, словно на похоронах? — Близнецы засмеялись. — Иди. Я посижу в тишине.
Варвар развернул длинное тело, скрутил свиток и, вздохнув, пошел прочь.
— Ирка-поэт! — крикнула девушка и плеснула вслед ему водой.
Неизвестно почему, Сумукан-иддину вспомнился один день, такой яркий, что слепли глаза, в первый год после смерти жены. Они шли на пяти кораблях вниз по Евфрату. Уже было недалеко место, где река расширялась, чтобы влиться в персидский залив. У торговцев Телль-эль-Обейда они прикупили еще шерсти, пользующейся хорошим спросом персидских перекупщиков, и теперь двигались медленно, так как гуффы были перегружены, надеясь на богов и корабельщиков. К закату они рассчитывали прибыть в Басру, а точнее, ее предместье, где находились пристани и совершались десятки сделок в день.
Река делала широкий плавный поворот, навстречу вышли два небольших красивых корабля с высокими передними штевнями, украшенными головами быка и крокодила. Это были корабли знатных вельмож. Кормчие отсалютовали, и судна разошлись. Впереди лежала пустынная водная гладь, сверкающая, синяя, с бесконечным берегом, вдоль которого они двигались.
Сумукан-иддин стоял у борта, равнодушным взглядом скользя по водной глади и слушая, как бурлит за бортом вода. Он жил, точно во сне, и казалось, так будет век.
Торговые корабли шли вереницей. Вдруг откуда ни возьмись на песчаный берег высыпали лучники, на ходу выпуская стрелы. Нападение с берега было столь неожиданным, что многие члены команды оказались убитыми в первые мгновения. Собственную охрану купцы отпустили, надеясь на близость Басры, и теперь оказались в отчаянном положении.
Сумукан-иддин отстреливался, укрываясь за мешками с зерном и тюками шерсти, в то время как корабельщики отводили гуффы к середине реки. Стрела пронзила шею Сумукан-иддина в тот момент, когда он натягивал тетиву. Купец упал, заливая, кровью палубу. Последнее, что он увидел, прежде чем потерять сознание — синее без единого облачка небо.
Потом небо было черное, все в расплывчатых пятнах звезд, от которых слезились глаза. Оказалось, что он не умер, а лежит на корабле. Палуба чуть-чуть покачивалась, монотонно скрипела мачта. За бортом плясал какой-то неясный свет. Сумукан-иддин приподнялся. На берегу горели светильники, многие из них дрожали и перемещались, слышался гул людских голосов. Всюду — справа и слева — стояли корабли с красными сигнальными фонарями, отраженный свет стрелами пронзал глубину. Это были пристани Басры, конечный пункт путешествия. В воздухе ощущалась соль, ветер дул с залива. Огни речного селения сливались с отраженными огнями города и становились почему-то как звезды, и от этого кружилась голова…
Пальцы невольно потянулись к шраму. Он давно побелел и почти не был виден, но пальцы до сих пор ощущали длинный извилистый бугорок чуть ниже правого уха. Юноша, разминавший плечи Сумукан-иддину, воспринял этот жест как знак прекратить массаж. Купец открыл глаза.
Он открыл глаза именно в тот момент, когда три белых занавески откинулись, и появилась Сара. Персиянка спрыгнула с края ванны, спряталась за брата. Купец без улыбки смотрел на свою рабыню. Красота аравитянки поразила его, как поражает нож. На ней было розовое платье, тридцать жемчужин отсвечивали в волосах, шею обнимали алмазы. Краска, умело нанесенная на лицо, делала ее моложе, глаза уже не излучали вселенскую грусть. Сара робко улыбнулась и повернула к нему подкрашенные хной ладони:
— Похожа я на царицу?
— Нет.
Сумукан-иддин провел по волосам мокрой ладонью. Она вскинула брови.
— Ты сама Иштар.
— Ты богохульствуешь, господин.
— Я говорю правду.
— Ради этих слов стоило терпеть все бедствия, постигшие меня.
— Скажи, а что для тебя любовь?
— Разве чувство это можно одеть в слова, господин? Любое слово для него лишь жалкие лохмотья оборванца. Не знаю, что сказать тебе.
— Так я тебе скажу, Сара. Это — акт насилия. Любой нормальный человек избегает боли, а влюбленный бросается ей навстречу. Подойди, богиня.
Она приблизилась. Сумукан-иддин поднялся. Вода доходила ему до колен, белые струйки бежали по смуглому телу, он был возбужден.
— Иди сюда, — он протянул руку. — Вода теплая. Тебе понравится.
Сара перешагнула через бортик ванны. Сумукан-иддин сел, увлекая ее за собой, розовая ткань платья соблазнительно натянулась на бедрах и груди женщины. Он нежно, едва касаясь, целовал ее лицо.
— Я верю тебе, — шептала она. — Верю всему, что от тебя исходит. Значит, мы больны?
