Жюльетта Бенцони - Исповедь рогоносца
Монтозье, сделав выводы из сказанного, окунул перо в чернила и постарался внести свою лепту в стройный хор голосов, в унисон восхваляющих прекрасную Жюли. Это далось ему не без труда и не без страданий. Кроме стишков и букетов, которые Жюли встречала с олимпийским спокойствием, ему требовалось еще, как это было принято среди воздыхателей своей красавицы, усердно посещавших особняк Рамбуйе, совершить путешествие по Карте Нежности. Она появилась на свет благодаря лирическим фантазиям мадемуазель де Скюдери. Там были деревни под названием «Любезные записки» или «Прелестные стихи», озеро Привязанности. Путешественнику следовало отступить на позиции Покорности, чтобы потом на продолжительное время оккупировать (увы, не при помощи военной силы!) селение под названием «Бесконечная Предупредительность». Оттуда открывался прямой путь к «Любовным посланиям». Следовало избегать как озера Безразличия, так и моря Враждебности, кораблекрушение в котором могло стать роковым…
Вся эта изящная галиматья раздражала и возмущала Монтозье. Несколько раз наш протестант чувствовал, что вот-вот взорвется. Тогда он сбегал в армию (в 1638 году его назначили бригадным генералом) и там от всей души чертыхался, ругался, ворчал, злился, разносил всех в пух и прах, носился с места на место, рубил сплеча, орал во весь голос чудовищные проклятия, которые повергли бы в ужас его прекрасную Жюли. Благодаря всему этому в подобных кампаниях, особенно в Эльзасской, где король поручил ему командование корпусом, Монтозье быстро становился самим собой. Но именно тогда его снова начинал терзать на время забытый образ красавицы. Пресытившись криками и драками, бедный влюбленный принимался мечтать о ее огромных глазах, о дивной атмосфере ее дома… и тут же вспоминал о многочисленных лоботрясах, ежедневно осаждающих этот дом в то время, как он сам исполняет свой солдатский долг.
И тогда он вскакивал в седло, пулей несся в Париж, успевая по пути загнать не одну несчастную лошадь, и вваливался, еще пропахший порохом и разгоряченный битвой, но увенчанный лаврами и возлагающий на это все большие надежды, в особняк Рамбуйе. Жюли любезно спрашивала гостя, «чем это таким интересным он занимался все долгое время, пока его не было видно».
– Войной, мадам! – отвечал несчастный, ожидая в глубине души восхищенного «ах!», которого, впрочем, так никогда и не дождался.
Совсем напротив, Жюли морщила свой хорошенький носик и, обмахиваясь веером, замечала:
– Фу, сударь! Войной? Как это грубо! Когда я спрашиваю о чем-то интересном, я имею в виду ваши сочинения, ваши стихи, все эти благородные и изящные занятия, которые так возвышают дух. Вам следует позаботиться об этом как можно скорее!
И Монтозье заботился: он погружался в пучину элегий, продвигался вперед еще на несколько этапов пресловутой Карты, не особенно надеясь, правда, когда-либо достигнуть желанного берега Нежной Привязанности, куда ему так хотелось пристать. Ему приходилось выдерживать насмешки придворных поэтов своей красавицы. Он безропотно терпел сладкие речи, влюбленные взгляды и ужимки собственника, характерные для Венсана Вуатюра, которого он ненавидел от всей души. Ненавидел он и многих других чудаков, наводнявших особняк Рамбуйе, этих «оригинальных людей», общение с которыми, как ему казалось, доставляло маркизе и ее дочери особое, ни с чем не сравнимое удовольствие.
Например, экстравагантного Воклена де Ивето, которого можно было встретить в голубой комнате одетым то пастушком, то богом, сошедшим прямо с Олимпа… А порой – и сатиром. Он славился искренней страстью к мифологии… Или поэта Шаплена, богатого и нечистоплотного, постоянно плюющего в платок, больше похожий на пыльную тряпку. Зато от его напыщенных стихов дамы чувствовали себя на верху блаженства…
Впрочем, все посетители особняка вели самую, по их мнению, веселую в мире жизнь. Шарады сменялись концертами, театральные пьесы чтением вслух, беседы балами и поздними ужинами.
Конечно, время от времени Монтозье охватывало бешенство. Он опять возвращался в армию, творил там чудеса и… потом начиналось все сначала: меланхолия, сожаления, угрызения, тоска, властная необходимость поскорее увидеть «ее» снова, – и он ехал в Париж, чтобы стать там еще более покорным рабом, чем прежде.
Ради нее он даже пообещал отречься от протестантизма. Тогда не осталось бы никаких препятствий для женитьбы, на которую он давно претендовал. Но Жюли, как никто, умела ускользать из рук. Она обладала редким даром повергать бедного влюбленного в рай и ад поочередно. Она позволяла ухаживать за собой, вселяла надежду, шептала ласковые слова. Потом, когда чувствовала, что влюбленный полностью от нее зависит, пускала отравленную стрелу, от которой несчастный чувствовал себя полумертвым.
И все-таки Монтозье был очень упорным человеком. Если он чего-то хотел, то добивался. Он поклялся, что Жюли никогда не будет принадлежать ни одному мужчине, кроме него самого. Решив поставить для этого на карту все, он придумал гениальный подарок возлюбленной – такой подарок, какой и не снился ни одному идолу: восхитительный альбом, каждая страница которого была посвящена какому-нибудь цветку, а каждый цветок был посвящен несравненной мадемуазель д'Анженн. Что-то около шестидесяти мадригалов, исполненных наилучшим образом.
Естественно, осознавая пределы своего поэтического дара и понимая, что ему потребуется помощь, Монтозье сам сочинил шестнадцать стихотворений, а остальные распределил между «собратьями по перу», чтобы добиться совершенства, чтобы было не стыдно предоставить свое творение взгляду «божественной».
Но, разумеется, дело было не только в содержании, форма волновала влюбленного не меньше. Он заказал Никола Жарри, лучшему каллиграфу того времени, написание текстов на превосходной веленевой бумаге. Роберу доверил живописные изображения цветов. Отдельные листы были переплетены в один том Легасконом. Получился роскошный альбом, выполненный с искусством, которого, с точки зрения знатоков этого дела, никогда больше не удалось достичь.
Изданная таким чудесным образом «Гирлянда Жюли» была передана красавице через ее верную камеристку: та положила альбом хозяйке в постель, на одеяло, в день ее именин. Проснувшись, Жюли обнаружила этот выдающийся и блистающий роскошью дар. Он должен был открыть ей наконец, как велика и упорна страсть, на которую она вдохновила Монтозье. На страницах альбома, переплетенного в красный сафьян, Жюли нашла все цветочные аллегории, призванные доказать, что она – единственная женщина в мире, достойная того, чтобы выдержать сравнение с богиней.
Можно было надеться, что, увидев подобный шедевр, Жюли растрогается, прольет слезу, что ее сердце смягчится. В результате она наконец протянет щедрому дарителю руку, трепещущую, как и ее наконец взволновавшееся сердце. Но, увы, ничего такого не случилось! Конечно, Жюли выразила признательность, конечно, она похвалила альбом за его красоту, отметила изящество стихотворных аллегорий и изысканность переплета, но в общем приняла драгоценный подарок как нечто вполне естественное. Либо ты богиня, – следовательно, жертвы тебе положены, либо нет. Вовсе не следует немедленно падать в объятия верного поклонника, как бы исключительно хорош ни был подарок. Фи! Это получилось бы так пошло, так вульгарно!..
