Карен Рэнни - Вопреки небесам
А это действительно таило в себе немалую угрозу, если бы судья отнесся к происшедшему по-другому. Но лэрд Ненвернесса едва удерживался от смеха, глядя на свои огромные черные сапоги, весьма дурно пахнущие. Когда-то они были его любимой обувью, но вот уже два года Макдональд их не надевал, и они валялись на конюшне. Именно это обстоятельство и смягчило гнев лэрда, хотя малолетний грешник, конечно, не мог знать, что Хью вспоминает свои ребячьи проделки. Вот так же много лет назад он стоял перед отцом, трепеща от страха и в то же время гордясь собой. Уильям знал, что Джейк и остальные приятели сейчас прилипли к окнам, в ужасе гадая, выдаст ли он их, чтобы спасти собственную шкуру.
О том же думал и Хью.
Но Уильям хранил молчание, и радость лэрда перевешивала огорчение из-за того, что мальчишки натолкали в его сапоги конский навоз.
Уильям повел себя как настоящий мужчина, пусть и маленький, однако не хилый заморыш, который пугается собственной тени, при каждом удобном случае норовя спрятаться за материнскую юбку.
Другими словами, это был совсем не тот Уильям Сиддонс, несколько месяцев назад прибывший в Ненвернесс. А ведь такая характеристика, вдруг пришло в голову лэрду, наверняка рассердила бы его мать или, того хуже, заставила бы ее расплакаться.
К сожалению, от матерей иногда одно беспокойство.
Хью не заметил, как произнес это вслух. Его вернул к действительности голос Уильяма, который наконец поднял голову, радостно подтвердил: «Да, сэр!» — и с обожанием уставился на лэрда. Хью чуть не застонал. Восхищение ребенка он принял как должное, мальчики в этом возрасте всегда ищут пример для подражания, но вырвавшаяся у него фраза была по меньшей мере необдуманной, он невольно противопоставил себя Кэтрин.
А матери нелегко мирятся с посторонним влиянием на своего ребенка.
Особенно его мать.
— У тебя будет время поразмыслить над тем, много ли беспокойства от меня, поскольку остаток дня ты проведешь взаперти.
От Кэтрин не укрылось, что в ответ на суровый приговор Уильям с мольбой воззрился на лэрда. Ей захотелось больно ущипнуть обоих.
— Как ты мог такое сделать? — укоризненно спросила она.
Мужчины обменялись понимающими взглядами, на ответа не последовало.
— Считайте это обрядом посвящения, мадам, — пошутил Хью и улыбнулся. Но досадливо отмахнувшись и от него самого, и от несвоевременной улыбки, Кэтрин снова обернулась к сыну, лицо которого выражало скорее гордость, чем стыд.
— Я жду ответа, молодой человек, и готова ждать хоть до завтра, если понадобится.
Мальчик буркнул что-то нечленораздельное и опять уставился в землю.
Неожиданно она почувствовала, как ей на плечи легли руки Хью, еще больше ее удивили слова, которые он прошептал ей на ухо:
— Не вмешивайся, Кэтрин. Это касается только нас, мужчин.
Она промолчала, а он подошел к Уильяму, рывком поднял его в воздух, чтобы их лица оказались почти на одном уровне.
— Десять дней работы в моем кабинете, молодой человек. Прежде ты получал удовольствие от его посещения, теперь придется там потрудиться. Надо помыть окна, вытереть пыль с книг… — Ив ответ на попытки мальчика возразить твердо докончил: — Приговор окончательный, обжалованию не подлежит.
Ужас на лице ребенка объяснялся не суровостью наказания, а тем, что его, словно щенка, подняли в воздух. Никогда он еще не был так высоко над землей, поэтому испугался. Но вот Макдональд поставил его на ноги. Бросив взгляд сначала на мать, потом на лэрда, он помчался во двор, откуда вскоре донесся веселый детский смех.
— С тобой я тоже не собираюсь обсуждать свое решение, — с улыбкой заметил Хью, видя, что Кэтрин приготовилась ему возразить. — В данном случае твои желания не имеют значения.
Отшвырнув злополучные сапоги, лэрд вымыл руки. Обувь, конечно, испорчена, носить ее он не собирается, но дело не в этом.
— Уильям должен понять, что каждый наш поступок в зависимости от его последствий влечет за собой наказание или награду.
— Я в состоянии воспитать сына без твоей помощи, — отрезала Кэтрин. Она признала свое поражение и не хотела доставлять лэрду дополнительного удовольствия, любуясь его статной фигурой. Поскольку смотрела она в другую сторону, от нее ускользнул и изучающий взгляд Хью, и легкая усмешка.
— В данном случае речь идет не о воспитании, а об отношениях сюзерена и его вассала. Хочешь ты того или нет, Уильям находится на моем попечении. Будь жив его отец, я бы потребовал возмещения ущерба с него, но поскольку дело обстоит иначе, Уильяму самому придется отвечать за содеянное. Когда-нибудь он станет мужчиной, пора учиться этому сейчас.
— Неужели, чтобы стать мужчиной, нужно десять лет? — презрительно спросила Кэтрин.
— Разумеется. Мужчина должен уметь драться, хвастать и распутничать.
— Ты смеешься надо мной.
— Что поделаешь, если иногда ты действительно ужасно смешная.
Хью подошел так близко, что ему стали видны нежные завитки, выбившиеся у нее из пучка. От Кэтрин пахло корицей, перцем, солодом и сахаром. Милая, сладкая, восхитительная Кэтрин! Слишком заботливая мать, готова наброситься на любого, кто, по ее мнению, угрожал Уильяму. Она легко впадала в гнев, с трудом признавала ошибки, не пренебрегала общепринятыми правилами, но предпочитала трактовать их в свою пользу. В общем, была далека от совершенства.
Но в глазах Хью она более чем совершенна.
— Мальчик знает, что ты его любишь, однако не должен считать себя центром вселенной, иначе ему тяжело придется в жизни. Уж доверься мне, Кэтрин.
Она не обернулась, не высказала того, что лежало у нее на сердце. Разве он не понимает, что она уже доверила ему свою жизнь? Так неужели не доверила ему свою душу?
«Робби мне поможет». Эта мысль приносила утешение, позволяла на время забыть страх, пока он снова не накатывался на нее. «Робби мне поможет». Она судорожно цеплялась за эту спасительную мысль, боясь, что в следующее мгновение та может навсегда улетучиться из ее сознания, как улетучилось все остальное. Она поднялась с кровати, надела поверх ночной рубашки кружевной пеньюар, не замечая грязных пятен, забыв, что давно не принимала ванну и не одевалась как следует, отвергая всякие попытки Агнес.
Она совершенно беспомощна в своем аристократизме, не могла завязать комнатные туфли или самостоятельно причесаться. Это всегда делала за нее Агнес, а поскольку горничной сейчас рядом не было, пришлось обойтись без туфель и прически. «Робби мне поможет». Вдохновленная этой мыслью, Сара подкралась к двери, со страхом, удесятеренным безумием, прислушиваясь к малейшему шороху. Она не знала, кто ей друг, кто враг. Внешность обманчива, коварство может скрываться под приветливостью, а нахмуренное лицо не означает, что человек жестокосердный. Еще один шаг, и вот она уже за дверью, в большом зале, из него легко проникнуть туда, где растут цветы. Ее манил розовый сад, хотя он уже несколько месяцев спал, укрытый снегом. Она чуть не бегом направилась к заветной скамье, где они часто сидели и разговаривали. Воспоминание о сладком единении душ было для нее бальзамом. «Робби мне поможет». Эти слова звучали в мозгу Сары постоянным смутным рефреном. Она толком не помнила, к кому они относятся, не могла объяснить причину своего неожиданного бегства. Детская осталась далеко позади, вдруг в ее отсутствие малыш проснется и заплачет? Почему же она примчалась сюда, невзирая на холод, и пытается разыскать человека, о котором ничего не помнит? Двумя пальцами Сара впилась в руку и начала грубо щипать, пока боль не заставила ее вскрикнуть. Но даже тогда она не прекратила истязать себя, чувствуя, что заслужила это наказание. Может, если еще потерпеть, ребенок найдется…
