Жюльетта Бенцони - Жемчужина императора
Она направила на Адальбера свой усыпанный мелкими изумрудами лорнет и негодующий взгляд:
– Почему вы смеетесь? Неужели вы находите это забавным?
– О нет! Простите меня! Но мне впервые случилось рассмеяться с тех пор, как...
– Мой бедный друг! Это вы меня простите! Садитесь поближе! – прибавила она, указывая на маленькое плетеное креслице с цветастыми подушками, стоявшее рядом с ее собственным.
Когда Адальбер пересел в это кресло, маркиза внимательно всмотрелась в его лицо:
– Выглядите вы ужасно. Но теперь, когда мы спокойно сидим здесь, вы должны рассказать мне все! План-Крепен, скажите на кухне, чтобы нам приготовили хороший завтрак. Кофе в этих спальных вагонах – просто отрава!
Конца фразы Мари-Анжелина уже не слышала. Она умчалась, надеясь вернуться побыстрее и не упустить ни единого словечка из рассказа археолога. Заметив это, мадам де Соммьер слегка улыбнулась.
– Подождем, пока она вернется! – решила маркиза. – И мне проще – не придется пересказывать. С тех пор как вчера утром она сунула мне под нос эту омерзительную бумажонку, в ее душе запели все трубы крестовых походов. Она набросилась на чемоданы, не дожидаясь, пока я велю ей это сделать, а к тому моменту, как я только приняла решение вернуться в Париж, она уже и билеты заказала. Она горит нетерпением отправиться на поиски Альдо, она убеждена в том, что его держат где-то в заточении. Или же она делает вид, будто это так, из жалости ко мне...
– Я готов скорее положиться на ее суждение и ее чутье. Она не раз помогала нам в делах с пекторалью, и, несмотря на ее внешность робкой старой девы, ваша План-Крепен далеко не глупа...
– А поскольку вы с Альдо стали ее любимыми героями, она устроит мне невозможную жизнь, но, может быть, чего-то и добьется. Прибавлю к этому, что она обожает Лизу и малышей...
Затем голос маркизы понизился почти до шепота:
– Кстати, а о Лизе вы что-нибудь знаете? Ведь новость должна была дойти до Венеции...
– Понятия не имею, дошло до нее или нет... Она сейчас не дома, а в Ишле вместе с бабушкой...
– Что ж, остается надеяться на то, что горы Зальцкаммергута преградят путь этой ужасной вести. Ведь от такого можно с ума сойти...
– Может, Лизу и будет снедать тревога, но вряд ли она станет сходить с ума. Лиза – истинная швейцарка с твердым характером, и она хорошо знает своего Альдо. Вспомните только те времена, когда она для того, чтобы стать его секретаршей, превратилась в подобие голландской квакерши...
– Вот именно это меня и пугает. Она знает практически все похождения его холостяцкой жизни, а главное – ей известно о той зловещей страсти, какую он питал к польке, на которой ему пришлось жениться.
– И вы опасаетесь, что он мог снова вспыхнуть страстью? Ох, нет!.. Мне в такое верится с трудом...
– А я в это и вообще не верю! – громогласно объявила Мари-Анжелина, вернувшаяся в зимний сад впереди Сиприена, старого дворецкого, катившего столик на колесиках, накрытый белый скатертью и уставленный серебряной посудой. Остановив столик, Сиприен поднял боковые створки и принялся ставить приборы.
– Оставьте, Сиприен! Я все сделаю сама. Месье Видаль-Пеликорн, вы можете начать рассказывать.
Приступив к своему повествованию, археолог поочередно переводил взгляд с одной на другую, невольно сравнивая этих столь разных женщин, принадлежавших тем не менее к одному миру, который казался безнадежно устаревшим в эту безумную эпоху. Амелия де Соммьер в свои семьдесят пять была все еще очень красивой высокой старой дамой, – собственно говоря, не такой уж и старой! Она по-прежнему походила на Сару Бернар и носила свои рыжие с сединой волосы уложенными все в тот же пышный валик, и на ее тонком лице по-прежнему молодо блестели ее зеленые, словно молодая листва, живые глаза. Она хранила упрямую верность милым сердцу королевы Александры Английской платьям покроя «принцесс», подчеркивавшим талию, которая оставалась тонкой, несмотря на шампанское, которое маркиза пила ежедневно вместо пятичасового чая.
Что касается Мари-Анжелины, она в свои «за сорок» была типичной старой девой английского толка в теннисных туфлях и колониальном шлеме, который она, отправляясь на юг Франции, украшала вуалеткой. Вытянутая в длину фигура, острый нос, блестящие голубые глаза за стеклами очков и кудрявые волосы, придававшие ей сходство с желтой овечкой. Умная, образованная, хорошая художница, Мари-Анжелина говорила на нескольких языках и разбиралась в древностях не хуже Альдо. Наконец, она с завидной регулярностью занималась шведской гимнастикой и ходила к шестичасовой мессе в церковь Святого Августина: эта месса была для нее бесценным источником всевозможных сведений.
После того как Адальбер закончил свой рассказ, компаньонка маркизы задала лишь один вопрос:
– Не понимаю, в конце концов, неужели никак нельзя выяснить, куда подевался этот журналист, с которым вы были вместе? Его главный редактор должен хоть что-то о нем знать!
– Ровно ничего не знает. Но, похоже, у них так заведено: когда до Уолкера доходит какая-нибудь информация, которая представляется ему интересной, он надевает свою каскетку и исчезает на столько дней, сколько ему надо, никому не сообщая, куда идет, но возвращается с сенсационным репортажем. Надо ждать.
– Ждать, ждать! – перебила его маркиза. – Это очень мило, но я терпением не отличаюсь, и мне хотелось бы снова увидеть моего племянника, перед тем как умереть!
– Мы, слава богу, ещё не умираем! – поспешно крестясь, воскликнула Мари-Анжелина. – Но почему бы нам не обратиться к нашему старому другу, комиссару Ланжевену?
– Он давным-давно в отставке!
– Что никогда не мешало ему быть в курсе наиболее важных дел. Именно такое дело сейчас у нас, и господину Ланжевену известно, какие узы связывают нас с князем Морозини...
Госпожа де Соммьер встала и быстро прошлась по оранжерее из цветного стекла, где размещалась ее коллекция растений. От этого движения зазвенели и зашуршали многочисленные – и драгоценные! – ожерелья, с которыми она никогда не расставалась.
– Вы правы. Мне надо было подумать об этом раньше. Отличная идея, План-Крепен! Идите, звоните ему.
Мари-Анжелина направилась в каморку привратника. Это было единственное место во всем особняке, где госпожа де Соммьер позволила установить аппарат, который считала несовместимым со своей особой. Рожденная во времена хороших манер, она так и не смогла примириться с мыслью, что ее могут вызывать звонком, словно какую-нибудь служанку. Адальбер тем временем откланялся, снабженный заверениями в том, что, если только выяснится что-то новое, его немедленно известят...
