Дафна дю Морье - Дом на берегу
— Скачи что есть духу в Триджест, — велел ему Роджер, — и предупреди леди Изольду, чтобы не выходила из дому. Сегодня вечером в бухту должен был приплыть Бодруган, но он все равно не отважится выйти в море в такой шторм. И запомни: даже если сэр Оливер с ней дома, в чем я сильно сомневаюсь, леди Изольда непременно должна получить это известие.
Юноша вскочил на пони и поскакал через поле, но не в сторону брода, а на восток, по нашему берегу, и мне вспомнились слова Роджера а том, что брод затоплен. Значит, ему нужно было перебраться через поток где-нибудь выше, если этот самый Триджест находится на другом берегу. Мне это название ничего не говорило. На моей современной карте Триджеста не было.
Роджер пересек двор и через ворота в стене вышел на склон возвышавшегося над бухтой холма. Ветер здесь был такой сильный, что он еле-еле удержался на ногах, но, несмотря на проливной дождь, он пошел дальше и стал спускаться по склону к воде, придерживаясь крутой тропинки, что вела к маячившему внизу причалу. На лице его застыло беспокойство, почти отчаяние (выражение, столь отличное от его обычного самоуверенного вида) — и все время, пока он шел, а вернее бежал, он то и дело бросал взгляд туда, где устье реки переходит в широкий морской рукав возле Пара. Меня охватило тревожное предчувствие, как в тот день, когда мы всей семьей ездили на другой берег залива, и я видел, что Роджер испытывает те же ощущения, что нас объединяет один и тот же страх.
Когда мы добрались до причала, то оказались в какой-то степени защищенными от ветра находившимся позади нас холмом, но река бурлила вовсю, неся на гребнях частых крутых волн всякий осенний хлам: ветки, бревна, морские водоросли; они стремительно приближались к причалу и вновь, подхваченные течением, уносились прочь, и когда они проплывали мимо, над ними проносились стаи крикливых чаек, которые, распластав крылья, пытались спорить с ветром.
Очевидно, мы с ним увидели корабль одновременно, поскольку мы оба смотрели в сторону моря — но это уже был не тот красавец-корабль, которым я любовался летним днем, когда он стоял на якоре. Теперь он, как пьяный, раскачивался из стороны в сторону — мачта сломана, а свисающие над палубой верхние реи, как в саван, обвернуты в паруса. Руль, очевидно, вырвало, поскольку судно явно было отдано на волю ветра и волн, которые гнали его вперед, но не прямо, а боком, так что нос его был нацелен на песчаную отмель, где волны с силой разбивались о берег. Я не мог сказать, сколько человек находилось на борту, но по крайней мере троих я видел — они безуспешно пытались спустить на воду маленький ялик, запутавшийся в парусах и наполовину рухнувших реях. Роджер сложил руки рупором и закричал, но из-за ветра они его не слышали. Тогда, взобравшись на стену причала, он принялся размахивать руками, и кто-то на судне — должно быть, Отто Бодруган — заметил его и помахал в ответ, показывая на противоположный берег.
— К этому берегу! К этому берегу! — прокричал Роджер, но его голос затерялся в шуме ветра. Они его не слышали и продолжали упорно возиться с яликом.
Вне всякого сомнения, Бодруган хорошо знал фарватер, и если бы им удалось спустить ялик, они без особого труда добрались бы до суши, несмотря на крутые волны, что с силой разбивались о низкие песчаные берега. Тут опасность не шла ни в какое сравнение с коварством открытого моря, особенно когда судно несет волной на скалы, и, хотя это место на реке было самое широкое, худшее, что грозило судну, — это сесть на мель и ждать, когда начнет спадать вода.
И только в этот момент я, наконец, понял, чего страшился Роджер и почему он изо всех сил пытался привлечь внимание Бодругана и его команды. Вдоль противоположного берега по холму, вытянувшись в линию, скакали всадники — дюжина, не меньше. Люди на борту даже не подозревали об их присутствии, поскольку всадники были скрыты полосой леса.
Роджер продолжал кричать и размахивать руками, но на борту думали, что он таким образом их подбадривает, призывая не отступать, — и помахали ему в ответ. Наконец, когда судно понесло течением дальше по фарватеру, им удалось перекинуть ялик через борт, и мгновенье спустя все трое уже спрыгнули в лодку. Они протянули перлинь от носа корабля к кормовой части ялика, и в то время как двое из них, склонившись над веслами, принялись что есть силы грести к берегу, третий — Бодруган, — сидя на корме, крепко сжимал в руках перлинь, пытаясь развернуть корабль и тащить его за собой.
Они были слишком поглощены работой, чтобы отвлекаться на Роджера, и в то время как они медленно приближались к противоположному берегу, я увидел, что всадники на холме спешиваются. Под прикрытием деревьев они стали пробираться к бухте, туда, где суша резко вдается в море, образуя песчаную косу. Роджер, отчаянно размахивая руками, закричал в последний раз, и я, забыв о своем статусе призрака, последовал его примеру — но не издал ни звука: толку от меня было еще меньше, чем от футбольного болельщика, подбадривающего во время матча заведомо слабую команду. Чем меньше становилось расстояние между яликом с людьми Бодругана и берегом, тем ближе подбирались к песчаной косе их невидимые враги.
Внезапно судно село на мель, перлинь лопнул. Бодруган, не удержавшись на ногах, упал в лодку прямо на гребцов, ялик перевернулся, и все трое очутились в воде. К счастью, это произошло недалеко от берега, и глубина там была небольшая. Первым на ноги встал Бодруган, вода доходила ему до груди, а его товарищи продолжали барахтаться рядом. В ответ на отчаянный вопль Роджера он издал торжествующий возглас.
Это был его последний крик. Ни он, ни его спутники не успели даже головы повернуть, как на них налетели те, другие — двенадцать против троих. И прежде чем обрушившийся с новой силой проливной дождь скрыл их от наших глаз, я с отвращением и ужасом увидел, что вместо того, чтобы вытащить свои жертвы на песчаную косу и прикончить там мечом или копьем, они толкали их под воду лицом вниз. Один был уже мертв, другой из последних сил сопротивлялся, но, чтобы удержать Бодругана, потребовались усилия восьми человек. Роджер помчался вдоль берега к мельнице, изрыгая проклятья и задыхаясь на бегу, но я знал, что наша гонка бессмысленна, потому что все будет кончено до того, как ему удастся позвать кого-нибудь на помощь.
Мы достигли брода у мельницы — там, как и говорил Роджер Джоанне, стремительно несся поток, подступая почти к самым дверям кузницы. Снова Роджер сложил руки рупором.
— Роб Розгоф! — позвал он. — Роб Розгоф!
На пороге появился перепуганный кузнец, из-за его спины выглядывала жена.
Роджер махнул рукой вниз по течению, но кузнец покачал головой и замахал руками, затем показал большим пальцем на холм у себя за спиной, без слов давая понять, что он знает о засаде и ничего не в силах сделать; затем он затолкал жену внутрь, скрылся сам и запер дверь на засов. Роджер в отчаянии повернул к мельнице — навстречу ему по двору шагали трое монахов, которых я видел там в субботу утром, когда дети Изольды переправлялись вброд через реку.
