Розалин Майлз - Возвращение в Эдем. Книга 1
Тара принялась за косметику, выбрав алый в качестве основного цвета. Для начала она наложила плотный слой розового крема, затем принялась проводить основные линии. Линию скул она подчеркнула гвоздичным цветом, а глаза по контрасту подвела голубым карандашом. Для теней она выбрала густой сливовый цвет, мастерски приглушая его, доводя постепенно до бледно-алого у надбровий. Иссиня-черная тушь и ярко-малиновая губная помада на пару тонов погуще, чем господствующий цвет костюма, завершали палитру красок. Никаких украшений — облик должен быть решительным и простым. Быстро проведя щеткой по густым, блестящим волосам, Тара двинулась к выходу.
По дороге она остановилась и бросила критический взгляд в зеркало, вделанное в платяной шкаф. Ничто не ускользнуло от ее пристального взгляда, и все вроде было на месте. Тара была удовлетворена. Удовлетворена, но вовсе не спокойна. Трогаясь в путь, она ясно осознала, что предстоит ей самое трудное с момента возвращения в Сидней дело. Первая такого рода встреча, да еще в ее возрасте, оценка объективного наблюдателя — все это неожиданно показалось куда более тяжелым испытанием, чем представлялось сначала. Пересекая городские улицы, в толпе, где ее постоянно задевали и толкали, боясь, как бы не запачкаться обо что-нибудь или не порвать колготки, Тара испытала сильнейший соблазн бросить все и вернуться. Но достигнув Ливерпуль-лейн и войдя в уютную приемную агентства, она заставила себя забыть о режущих спазмах в желудке. С великолепным равнодушием она бросила взгляд на фотографии лучших манекенщиц, устрашающе развешенных по всем стенам. Обращаясь к секретарше, она дала себе тайную клятву, что по своей воле отсюда не уйдет — им придется выбросить ее! — пока не добьется своего от великой Джоанны. И дело выгорело! Выгорело!
Мысленно возвращаясь в прошлое, Таре всегда казалось, что ее новое «я» родилось, как птица феникс, из последних языков пламени, в котором сгорела Стефани. Лежа на кровати, почти не двигаясь, едва прикасаясь к еде и питью после того, как открылось предательство Джилли, она чувствовала себя так, словно медленно умирает. Она сгорала от боли, страдания, гнева и унижения, и горячие огненные языки словно вылизывали все ее внутренности. В конце, чувствуя себя полностью изнеможенной, она уснула. Проснулась она новой женщиной. Последняя нить, которая ее привязывала к Стефани, порвалась, та часть жизни Стефани, которая казалась такой значительной, испарилась. И хотя все ее тело еще болело, словно было открытой раной, она чувствовала прилив сил, который приходит с уверенностью в том, что с инфекцией покончено.
Из зла всегда получается добро, размышляла она. Болезненный эффект того, что она узнала в конце, завершил картину, и все стало на свои места, как в разгаданном ребусе. Распутывая историю, завершившуюся тем ужасным «несчастным случаем», в который она попала, Тара в конце концов сообразила, какую форму должна принять месть. Ее план предполагал фанатическую решимость жить в одиночку и для себя, извлекая максимум из той новой жизни, что подарила ей судьба, и из той новой внешности, которую она обрела, потратив на это столько времени и трудов на Орфеевом острове.
Как-то одной из бессонных ночей она вдруг ясно поняла, что будет лучшей местью Грегу: надо вынудить его пережить такое же унижение, какое он заставил пережить ее, — пусть влюбится в женщину, которая его не любит, пусть его с презрением отвергнут и вышвырнут вон, пусть любовь его оценят ниже, чем пыль под ногами. И этой женщиной, которой не угрожает опасность влюбиться в него, она и будет. Она заманит его в ловушку, как он в свое время заманил ее, и пожалеет его не больше, чем охотники жалеют маленьких кроликов, которых ловят в свои мерзкие силки. А потом она пустит в него стрелу и небрежно отбросит прочь, умертвит его сердце, как он пытался умертвить ее тело. Это будет лучшее, поэтическое возмездие, высшее торжество, и она сполна насладится своей местью.
Для этого надо превратиться в такую женщину, какая нужна была Грегу. А значит, надо стать эффектной, по-настоящему эффектной. «Мне бы следовало почуять крысу, — подумала она с горечью, — когда он, именно он, стал подбираться к затрапезной простушке и толстушке мисс Стефани Харпер». Надо превратиться в красавицу из модных журналов. Вот тогда и оформилась окончательно эта мысль, которая, как она поняла теперь, зрела в ее сознании с тех пор, как она приехала на Орфеев остров, где примеряла новое лицо и жадно поглощала новые журналы, — мысль стать манекенщицей.
У нее было обаяние, была фигура, был рост, а теперь, главное, появилось основание и воля осуществить идею.
Это будет самая остроумная шутка, решила она. Уничтожая Грега, она в то же время возродит себя самое. Она знала, что в ней всегда жило стремление стать красивой женщиной, которой она была внутренне, порвать с той, другой женщиной, которая пребывала в клетках ее тела на правах арендатора, вместо того чтобы с гордостью обладать им. Быть может, только те, кто ощущал собственное уродство и презрение окружающих, способны по-настоящему оценить стремление страждущей природы к красоте. Тара испытывала подобное стремление, напоминающее муки голода, всю свою жизнь. Теперь наконец голод мог быть утолен.
— Сделать для начала пробные снимки, — жесткий голос Джоанны, говорившей в нос, вернул ее к реальности. Вообще-то у Джоанны было немало вопросов, связанных с этим таинственным появлением. Например, она признает, что ей больше двадцати одного года, но точного возраста не называет. Она утверждает, что работала манекенщицей, но знания ее, вполне очевидно, — на уровне среднего начинающего. И еще кое-что смущает, что в точности и не определишь. Лучше бы не связываться с ней. Надо быть сумасшедшей, чтобы иметь с ней дело. Но тут Джоанна вспомнила о МУЗе, и ее сомнения рассеялись. «Разве у меня есть кто-нибудь еще, — мрачно подумала она. — Да и что я теряю?» Джоанна наклонилась к селектору.
— Соедините меня с Джейсоном.
— В этом нет нужды, — раздался в селекторе голос Джейсона, как бы отделившийся от него самого. — Я никуда не уходил.
Нет на свете райского уголка, в котором вовсе не было бы зла. Даже в Эдемском саду был свой собственный змей. Сержант Джонсон из таунсвиллской полиции не был склонен к философическим размышлениям. Тем не менее он часто задавался вопросом, что может толкать людей на разного рода мерзкие поступки здесь, в одном из красивейших уголков на целом свете. К тому же, как любой нормальный полицейский, он испытывал нормальное желание, чтобы на его участке все было спокойно. Он гордился Таунсвиллом, этим солнечным городом. Он любил характерное для него сочетание старины и нового, старые таверны по обе стороны чистеньких современных пешеходных дорожек, красивый прибрежный бульвар, возникший здесь в незапамятные времена, да и всю береговую линию. «Лучший город во всем Квин-сленде, если не на всем этом чертовом континенте, — думал он. — Что еще людям нужно?»
