Лаура Гурк - Грешная жизнь герцога
Он начал двигаться, стараясь не спешить, но ощущения были такими роскошными, что он не смог сдержать себя. Он потерялся в ее мягкости, его удары были глубокими и сильными, даже когда он пытался сказать ей, насколько она хороша. Он трогал ее грудь, целовал лицо, шептал возбуждающие и подбадривающие слова, но сам не понимал, что говорит, потому что совсем потерял самообладание. А когда он, наконец, достиг пика наслаждения, оно было настолько сильным, что походило на боль и раскололо его на тысячи бесконечно малых частиц.
Когда все закончилось и он упал на нее в блаженном изнеможении, ему по-прежнему хотелось слышать от нее те же слова.
– Любишь? – шепнул он, прижимаясь лицом к ее шее.
– Да, – прошептала она, проводя пальцами по его лицу.
Он приподнялся над ней, целуя, сжимая губами ее нижнюю губу:
– Скажи это снова.
Она засмеялась:
– Я люблю тебя.
Он тоже засмеялся, Боже, он смеялся там, где никогда не смеялся за всю свою жизнь.
Волна удовлетворения поднялась внутри его, такая мощная, что стеснило грудь. Он целовал ее снова, крепче и крепче, просунул под нее руки и крепко прижал к себе, уже не беспокоясь, означают ли ее слова простодушную страсть или что-то другое. Его больше не волновало, что он давным-давно перестал верить в любовь, что даже если это любовь, то он не заслуживает ее. Его волновали только эти слова, срывающиеся с ее губ, заставившие замолчать призраков, охотящихся за ним. По крайней мере, сейчас.
Глава 14
По слухам, герцог Сент-Сайрес и его невеста после свадьбы сделают своим домом замок Сент-Сайрес. Американским миллионам мисс Абернати, несомненно, придется пройти долгий путь, прежде чем эта цель будет достигнута.
«Все знаменитости», 1894 годКогда он проснулся, ее уже не было. Он не знал, сколько времени проспал, но не меньше нескольких часов, потому что за окном было почти темно. Он, морщась, перевернулся на спину – тело у него затекло от долгого лежания на твердом столе.
Он уставился на балки. Они были голые, с них не свисали, как раньше, пучки лаванды. Но ведь стоял май, а они с Томасом приехали сюда в июне, после окончания школьных занятий.
Ивлин не выносил запах лаванды и никогда не приходил сюда, поэтому лавандовый домик стал своего рода убежищем. Но мальчики не могли оставаться в нем на ночь. После ужина с чаем и игр с дядей Ивлином они отправлялись спать в детскую.
Воспоминания о проведенном здесь лете поднимались из глубин памяти, куда он давным-давно запрятал их, воспоминания о стуке каблуков по лестнице, ведущей в детскую, об ужинах с чаем и играх в краба.
Лучше не думать о таких вещах. Каждый раз, чтобы сохранять душевное равновесие, Рису требовалось выбросить из головы ужас того лета. Он закрыл глаза и сделал несколько глубоких вдохов. Чтобы отрешиться от всех гнусностей прошлого, он стал думать о Пруденс.
Она была так мила. Он живо представил ее хорошенькое круглое личико с большими темными глазами. Она хотела, чтобы он рассказал ей, что здесь случилось. Как он мог? Она не подозревала, насколько гнусной может быть жизнь. Как он мог рассказать ей о кошмаре того лета? Она так невинна.
По крайней мере, была невинна, пока он не лишил ее девственности и не причинил ей боль. К нему вернулось чувство вины. Но потом он вспомнил, как обвивались ее руки вокруг его шеи, как радостно она шла навстречу ему, и угрызения совести оставили его.
Он вдыхал, втягивал в себя запах лаванды, представляя себе, что целует ее волосы, и чувство спокойствия охватило его, призраки исчезли, он снова заснул.
Рис не пришел к обеду, он вообще не пришел домой ночью и не спал в спальне, предназначенной для хозяина. Вопрос, где он провел ночь, горячо обсуждался утром прислугой. Горничная Пруденс сообщила ей, что мистера Фейна происшествие очень тревожит. Камердинера успокоила экономка, сказавшая ему за завтраком, что хозяин, возможно, спит в лавандовом домике, потому что они с братом часто проводили в нем время тем летом, когда жили здесь. Проведя расследование, мистер Фейн убедился, что экономка права.
– Хотя не понимаю, на чем он спал, – говорила Уоддел, закалывая в узел волосы Пруденс. – Мистер Фейн сказал, что там даже нет кровати. Один каменный пол и старый стол.
Пруденс отчетливо представила в своем воображении этот стол и удивительные вещи, которые на нем происходили, – как он целовал ее и трогал в самых интимных местах, как требовал, чтобы она вслух говорила о своей любви. Вспомнила, как он лег на нее и она почувствовала твердую часть его тела внутри себя.
Она была вынуждена признать, что это не было так приятно, как другие вещи, которые он делал. Она покрутилась на стуле перед туалетным столиком, потому что там, где он проникал в ее тело, еще болело. Но потом он целовал ее лицо и волосы, и боль забылась, сменившись удивительной нежностью, подобной которой она не испытывала раньше.
Пруденс закрыла глаза, заново переживая те моменты, когда она гладила его волосы и обнимала его. Даже теперь она краснела при воспоминании об этом. Она помнила каждое слово, которое он произнес в порыве страсти, – как он любит ее, как она прекрасна, как совершенно ее тело. Это наполняло ее счастьем даже больше, чем все потрясающие физические ощущения, которые он дал ей, потому что она понимала: в эти моменты он достигал того, чего хотел, – забыть. Что именно он хотел забыть, она не знала и пообещала не расспрашивать об этом. Ей пришлось довольствоваться тем, что, когда село солнце и Рис заснул, она просто держала его в своих руках и гладила по волосам. Ей хотелось остаться с ним, но долгое отсутствие обоих могло бы заставить тетю Эдит отправиться на поиски. Они еще не женаты, и страх быть застигнутыми вместе вынудил ее покинуть лавандовый домик, оставив Риса спать в единственном месте этого холодного поместья, которое он, по-видимому, мог выносить.
– Еще его светлость сказал мистеру Фейну, что сегодня мы уезжаем в Хейзелвуд, – продолжала Уоддел, возвращая Пруденс к их разговору. – Он дал мистеру Фейну указания насчет поезда. Мы должны все упаковать и быть готовыми к трем часам, сказал мистер Фейн.
Пруденс кивнула, нисколько не удивленная этой новостью, и почувствовала большое облегчение.
– Я буду рада выбраться отсюда, Уоддел, – сказала она. – Очень рада.
«Боже, как я ненавижу этот дом! Я ненавижу его». Эти его слова не давали ей покоя.
– Но почему? – прошептала она. – Что здесь случилось?
– Прошу прощения, мисс? – Уоддел, причесывающая хозяйку, прекратила на время свою работу и вытянула шею к зеркалу, чтобы увидеть результаты: своих трудов.
Пруденс только рукой махнула:
