Георг Борн - Новая царица гарема
– Зачем вы беспокоите нас, братья? – закричал им Хункиар.
– Уходите, скорей уходите! – отвечал один из поспешно вошедших. – Султан с шейх-уль-исламом приближается в лодке, через несколько минут он явится на площадь Голов!
– Рассейтесь в разные стороны, – раздалось вполголоса приказание Хункиара.
Тринадцать фигур тихо исчезли в тени стен, и через несколько секунд площадь Голов была пуста, и бледный свет луны падал на семь пустых мест.
Вслед за тем на площади Голов появился султан вместе со стражей и в сопровождении усердного шейх-уль-ислама и адъютанта, он хотел наконец удостовериться в появлении Золотой Маски, и так как стража, видевшая его приход, ухода его не видала, то он не сомневался, что встретит его здесь.
Но площадь была пуста! Кругом не было ни души.
В самом Семибашенном замке также не нашли никого.
Бесследно исчезло все, как ночной призрак, и султан серьезно и задумчиво вернулся в свою лодку. Золотая Маска приобрел магическое значение в его глазах, и невольный ужас овладел им. Что предвещало это сказочное явление?
XXVI. Призрак Черной Сирры
Реция предалась уже отчаянию в страшной темнице в развалинах, но надежда снова вернулась к ней, когда на рассвете, как мы уже описывали, проник к ней голос Сирры. Теперь, когда Сирра знала место ее заключения, не все еще погибло для нее. Если бы она только отыскала Сади и позвала его на помощь, спасение и освобождение Реции и принца были бы верны. Образ Сади постоянно носился в ее воображении. Любимый муж, которому она навеки принадлежала душой и телом, искал ее, внутренний голос говорил ей это! До сих пор он не нашел ее только потому, что тюрьма ее была скрыта и надежна, но теперь Сирра открыла ее, и надежда снова поселилась в душе Реции.
Когда Саладин, спавший в смежной комнате, проснулся и поспешил к ней, она тихо сообщила ему утешительную весть, что они скоро будут освобождены. Бедный мальчик с трудом переносил лишения неволи. Если бы подле него не было Реции, он давным-давно заболел бы. Страх, наполнявший его в этих ужасных стенах, недостаток свежего воздуха и укрепляющей пищи и ряд тяжелых испытаний имели такое гибельное влияние на Саладина, что Реция серьезно беспокоилась о нем. Да и сама она выглядела бледной и утомленной. И на нее разрушительно подействовали последние недели с их страшными событиями. Только одно поддерживало ее: мысль о Сади, о любимом муже, который теперь был для нее всем, после того, как злосчастная судьба отняла у нее отца и брата!
Когда Сирра при приближении старого сторожа шепотом простилась с ней, Реция была в сильной тревоге, чтобы старый дервиш не заметил Сирру; в смертельном страхе прислушивалась она, но не слыхала ничего, кроме тяжелых шагов сторожа, – значит, Сирра прошла незамеченной.
Тагир явился в камеру и принес воду, хлеб и плоды. Он едва бросил взгляд на своих заключенных. То обстоятельство, что он был глухонемой, делало его бесчувственным ко всему. Даже красота и трогательная прелесть Реции не произвели на него никакого впечатления. Это был получеловек: ни чувства, ни участия, ни интереса не было в душе старого сторожа. Он мог видеть людские страдания и смерть, не чувствуя ни тени сострадания. Механически исполнял он свою обязанность, как животное влачил он свою жизнь. Ни радости, ни свободы, ни наслаждений не существовало для него. Всегда одинаково было его лицо, без всякого выражения. Что бы ни случилось, его грубые черты не изменялись. Маленький принц боялся этого человека и всегда с ужасом глядел на него, когда тот входил в камеру, он казался ему одним из страшных сказочных образов.
Когда Тагир ушел, Реция накормила Саладина плодами, сама поела немного, затем предалась мечтам об освобождении ее дорогим Сади, чтобы только разогнать грустные думы в этой мрачной тюрьме. Жалобы ее давно смолкли, никем не услышанные, ее мольбы об освобождении замирали в толстых стенах тюрьмы. Никто, кроме Тагира, не являлся к ней, ни один человек не приходил спросить у нее, почему она здесь томится и кто привел ее сюда.
Реция с нетерпением ждала вечера, ждала ночи. Она твердо была уверена в том, что Сирра и Сади придут освободить ее и Саладина. Проходил час за часом. Никогда еще день не казался ей так длинен.
Тихо разговаривала она с Саладином.
– Мужайся, моя радость, – шептала она, – сегодня ночью мы будем свободны, спасены.
– Ах, наконец-то, наконец-то! Но я ведь останусь у тебя, не правда ли? – спрашивал маленький принц.
– Да, Саладин, я буду охранять тебя.
– Если бы не ты, Реция, я давным-давно умер бы! – жалобно шептал принц, преждевременно познавший горькую судьбу.
– Ты останешься у меня, будь спокоен. Мой Сади придет освободить нас.
– Ах, теперь я люблю твоего Сади так же, как и ты.
– За это я еще больше люблю тебя. Это мой Сади принес тебя ко мне.
– А я тогда боялся его, так как прежде никогда не видел и не знал его! Другой офицер взял меня от баба-Корасанди и отдал меня твоему Сади! Я не знал, что он отнес меня к тебе. Разве баба-Альманзор вовсе не придет повидаться с нами?
– Я боюсь, что он совсем больше не вернется, Саладин!
– Ты говорила недавно, что, может быть, он и вернется.
– Я все еще надеюсь – страх и надежда борются во мне. Но он уже давно, очень давно уехал, и никакого известия от него не дошло до меня. Другие принесли мне весть, будто он умер!
– Умер! Ах, баба-Альманзор был так добр, и Абдаллах тоже умер, он, который вырезал для меня хорошенькие лодки из коры и приносил мне финики, и он также не вернется более. Знаешь что, Реция, я ужасно боюсь, может быть, и Сади тоже не вернется!
– Что ты говоришь, Саладин? – сердито укоряла она маленького принца. – Ты этого не должен говорить! Разве ты не знаешь, как я люблю Сади?
– Ты также любила и баба-Альманзора, а он не вернулся. Ты любила и Абдаллаха – и он не вернулся. Вот мне и пришло в голову, что и Сади не вернется, так как ты его тоже любишь.
– Мне страшны твои слова, Саладин!
– Ты сердишься на меня, Реция?
– Никогда больше не говори ничего подобного.
– Ах, как хотелось бы мне поплакать и погоревать с тобой! Я этой ночью видел очень страшный сон. Мне снилось, будто я шел за руку с тобой гулять за ворота и мы пришли на кладбище, – рассказывал маленький принц, – и тут ты показала мне могилу доброго баба-Альманзора и Абдаллаха. Как только вступил я на надгробный камень доброго баба-Альманзора, он скатился прочь. Мы поглядели вниз – могила была пуста! В ту же минуту показалось мне, как будто мы были уже не на кладбище, а у подошвы крутых песчаных гор, на которые мы хотели взобраться. Вверху росли цветы, и деревья отбрасывали от себя тень, а на самом верху стоял твой Сади. Казалось, он манил нас, потом он стал расти, делался все выше и выше! Позади его стояла женщина, такая же высокая, голова ее была так же величава, как вершина пальмы, и Сади отвернулся от нас, а мы все старались вскарабкаться к нему и все падали и падали вниз. Твой Сади не смотрел на нас больше, он смотрел только на высокую женщину, и мне показалось, будто ячмак упал с ее головы, и тут я закричал от ужаса: я увидел мертвую голову.
