Филиппа Грегори - Земля надежды
Бертрам Хоберт сверялся с картой рядом с Джоном.
— Рядом с моей землей, — заметил он. — Что ты скажешь, если мы вместе построим один дом и поживем в нем, пока будем строить второй?
Джон задумчиво кивнул.
— Когда можем начать?
— Не раньше весны. Зимой мы умрем там от голода и холода. Давай до весны устроимся в городе и отправимся на нашу землю, как только будет возможность.
Джон выглянул в открытое узенькое оконце, посмотрел на серо-стальное небо и падающий снег и подумал о Сакаханне, босой в промерзшем лесу, где по ночам выли волки, а сугробы достигали нескольких футов в глубину.
— Как можно там выжить зимой?
Хоберт покачал головой.
— Никто и не выживает, — сказал он.
Зима 1642/43 года, Виргиния
Бертрам Хоберт снял жилье в городе для себя, своей жены Сары и чернокожего раба по имени Франсис. После того как Джон пожаловался на обслуживание в гостинице, Хоберт сказал, что до весны он может жить с ними, а весной вся компания отправится вверх по реке посмотреть на свои новые земли.
Джон нашел, что город сильно изменился.
Новый губернатор, сэр Уильям Беркли, прибыл из Англии и обставил свою официальную резиденцию красивой мебелью и предметами домашнего обихода. Его супруга, которая в городе уже стала притчей во языцех из-за манеры одеваться, задавала балы, и все те, кто хотя бы отдаленно мог сойти за джентльмена и леди, надевали лучшие наряды и направлялись по подъездной аллее к дому губернатора.
Дороги теперь были мощеные, табак на городских перекрестках или на любом свободном клочке земли уже не выращивали. Можно было покупать и продавать за деньги, а не за понюшки табака или расписки торговцев табаком.
— Из лагеря Джеймстаун превратился в город, — заметил Джон.
Это были благоприятные перемены, произошедшие за четыре года.
Но были и другие, которые наполняли его сердце страхом за Сакаханну и ее мать. Вдоль реки теперь повсюду, от самого устья и вплоть до острова Джеймс-Айленд, были плантации. Перед каждым плантаторским домом расчищали участок земли, и поля спускались к маленьким деревянным пирсам и причалам.
На самом острове леса совсем не осталось, поля плавно перетекали одно в другое. Далее по берегу виднелась черная земля, там, где ее уже выжгли, но еще не распахали.
Джон не понимал, как Сакаханна и ее народ выживали в стране, которая превращалась в поля и дома. Леса, по которым, миля за милей, она бродила каждый день, охотясь за индейкой или лесным голубем или собирая корешки и орехи, были теперь сожжены, и только немногие обгорелые деревья все еще высились посреди распаханных полей. Даже река, где она охотилась на косяки рыб, готовая поймать рыбу в момент, когда течение было подходящим, текла теперь, пронизанная причалами, в тисках прибрежных полей.
Джону даже показалось — правда, может быть, это было из-за очень холодной погоды, — но ему показалось, что птиц стало меньше, и он уже не слышал волков, воющих за стенами Джеймстауна.
Природа была укрощена, а диких животных и людей, живших рядом с ними, изгоняли в глубь материка, прочь от города. Джон решил, что если Сакаханна вернулась к своему племени, то их могли оттеснить очень далеко, туда, где городская карта показывала только пустое место, на котором было написано «лес». Он начал бояться, что никогда больше ее не увидит.
Пока они ждали перемены в погоде, Бертрам занялся торговлей. Поскольку он был в Джеймстауне уже во второй раз, он полагал, что хорошо знает рынок. Он привез с собой запас тех маленьких европейских предметов роскоши, которых так не хватало колонистам. И теперь почти каждый день его с радостью приглашали в лучшие дома, где он показывал свои запасы бумаги и чернил, ручки и мыло. Настоящие свечи, а не зеленый воск виргинских свечных ягод. Французское бренди, а не приевшийся ром из Вест-Индии. Кружево, хлопок, лен, шелк и прочие вещички, сделанные искусно и мастеровито, напоминавшие колонистам о доме, где легко можно было нанять и искусных ремесленников, и хороших художников.
Вместе с ним делал визиты и Джон. Он встретил новую породу людей, людей, к которым старое разделение на дворянство и рабочих было неприменимо, потому что все они трудились. Теперь особое значение имел уровень мастерства.
В этой новой стране большим уважением пользовался умный плотник и талантливый охотник, а не человек с французской фамилией или знанием латыни. Женщина, которая умела стрелять из мушкета и свежевать оленя, была товарищем и партнером для мужа, и эти качества были для мужчины гораздо более ценными, нежели умение писать стихи или рисовать пейзаж. Эстер преуспела бы в этом мире, где от женщины ждали, что она будет работать так же, как и мужчина, и нести свою долю ответственности. И каждый день Джон обнаруживал — он жалеет, что она не поехала с ним, и в то же время жаждал узнать хоть что-нибудь о Сакаханне.
Сара Хоберт напоминала ему Эстер. Она молилась каждое утро, всегда читала молитву перед едой, а по вечерам обучала раба Франсиса читать катехизис. Когда Джон видел ее, на коленях ощипывающую цыпленка и собирающую перья для подушек или счищающую зерна кукурузы с початка, сидя вечером у камина, и потом аккуратно бросающую пустые початки в корзину для дров на растопку, он вспоминал Эстер, работящую, добросовестную, исполненную внутренней силы и молчаливую.
Какое-то время ему вообще казалось, что холодная погода никогда не кончится и не освободит их от праздной жизни в Джеймстауне. Но Хоберт клялся, что он не поднимется по реке, пока на земле лежит снег.
— Там можно умереть, и никто не узнает, никому до этого не будет дела, — говорил он. — Мы останемся в городе, пока земля не прогреется как следует, тогда мы сможем плыть вверх по реке, и вокруг нас не будет огромных ледяных глыб. Я не рискну выбираться из города до весны.
— Весной опаснее будет оставаться здесь, — спокойно добавила его жена. — У них тут в жару бывают страшные лихорадки. Я бы лучше перебралась отсюда до того, как наступит лето.
— Со временем и переберемся, — Хоберт посмотрел на нее из-под бровей, как бы предупреждая, чтобы сидела тихо-мирно и не вмешивалась в разговоры мужчин.
— Когда будет на то Господня воля, — приятным голосом добавила она, ничуть не испугавшись.
Джон знал, что Хоберт прав, и все-таки изнывал от нетерпения. Всех, кого он встречал в городе, Джон спрашивал, помнили ли они девочку или ее мать, но ему отвечали, что все индейцы были похожи друг на друга и если девочка пропала, то, вне всякого сомнения, она что-то украла или предала своего господина и бежала в леса к своему племени.
