Елена Арсеньева - Последнее лето
– Боже мой! – выдохнула Лидия. – Что же я натворила…
Слезы ожгли глаза, она всхлипнула.
– Лидия Николаевна, – умоляюще проговорил Смольников. – Не бойтесь. Честное слово, вы подвергались куда большей опасности, когда молчали. Тогда у негодяя были все шансы остаться непойманным, безнаказанным. Теперь мы хоть что-то знаем о нем и немедля приступим к розыску не человека вообще, а человека совершенно конкретного. Конечно, сфера поиска расширилась. Раньше мы предполагали искать его только среди уголовных, теперь оказывается, что и политических нужно трясти. Мы должны показать вам картотеку преступников и тех и других мастей с приложением их примет. У нас весьма обширная картотека с подробнейшим бертильонажем, а во многих случаях есть даже и фотографические карточки наших бывших подопечных. Может статься, этот ваш Бориска уже проходил либо по нашему, либо по жандармскому ведомству. Вы только скажите, каков он собой? Какого роста? Цвет глаз его, волос… Что вы разглядели?
Лидия беспомощно моргала, глядя на него. Она разглядела… разглядела… Нельзя говорить! Она и так открыла слишком много!
– Лидия Николаевна… – прошептал Смольников. – Лидия Николаевна, милая, да ведь вы уже столько сказали, что молчать теперь просто бессмысленно. Осталось только один шаг сделать, чтобы мы точно знали, каков он собой, какого человека искать…
– Извините, господа, – послышался холодный голос рядом. – Надеюсь, вы простите меня за то, что прерываю ваш взволнованный разговор.
Лицо Смольникова сделалось каменным.
– Извините, сударь, не имею чести вас знать, – процедил он сквозь зубы столь же холодно. – Я – начальник сыскного отделения Смольников, у нас с Лидией Николаевной экстраординарной важности разговор, поэтому прошу вас…
– А мне совершенно все равно, кто вы есть, хоть бы и сам государь император, – перебил тот же голос, и перед Лидией возник обладатель его, высокий и статный человек лет тридцати пяти, с правильными чертами лица, чуть вьющимися волосами, зачесанными назад, и каштановой курчавой бородкой, лишь слегка обливавшей крепкие челюсти. У него были близко посаженные серые глаза, которые весьма неодобрительно смотрели на Смольникова.
– Да вы кто такой и что себе позволяете? – тихо, хмуро спросил начальник сыскного отделения. – Повторяю, разговор наш…
– Извините, Георгий Владимирович, – слабым голосом перебила Лидия. – Это Андрей Дмитриевич Туманский, наш доктор заводской.
– А также домашний доктор семьи управляющего заводами, – тем же непреклонным тоном добавил Туманский. – Именно мне пришлось восстанавливать здоровье Лидии Николаевны, крепко пошатнувшееся после той кошмарной истории. Лучший способ излечиться от последствий такого потрясения – как можно скорей все забыть, не вспоминать случившееся. Я был первым противником посещения Лидией Николаевной вашего управления, так же как и приема следователя на дому. И вот теперь вы явились сюда, на приватный прием, и, пользуясь служебным положением, пытаетесь снова нарушить душевное равновесие моей пациентки! Что у вас за жандармские методы получения показаний? Позвольте вам не позволить, господин сатрап, мучить несчастную женщину! Это с вашей стороны непорядочно и бесчеловечно.
– О-о-о! – протянул Смольников, лицо которого теперь стало насмешливым. – Какие песни, какие задушевные романсы поет господин доктор! Жандармские методы получения показаний, сатрап… Узнаю сокола по полету, добра молодца по лексикону. В какой-нибудь из оппозиционных партий изволите состоять, господин Туманский? Конечно, не большевик, не эсер – иначе господин Шатилов вас вряд ли к себе подпустил. Но кто вы? Кадет? Либерал? Меньшевик, октябрист? Не черносотенец, разумеется, нет, эта братия на твердую власть молится, им чем хуже, тем лучше, чем больнее нагайками бьют, тем они крепче нагаечников любят…
– Я беспартийный, – с вызовом ответил Туманский. – Я просто врач. Понятно это вам? Ни к какому сообществу не принадлежу, лидеры мои – мои пациенты, и их здоровье для меня значит несравнимо больше самых звучных политических лозунгов, будь это «За веру, царя и отечество!», «Вставай, поднимайся, рабочий народ!» или, к примеру, «Да здравствует парламентская республика!».
Лидия украдкой взглянула на Туманского. Батюшки, как разошелся! Неужели и впрямь разволновался по поводу ее здоровья? Конечно, пока она билась в истериках, Туманский уделял ей очень много внимания, грех жаловаться. Лидия, правду сказать, думала, что он испытывает к ней такую же скрытую антипатию, как и она к нему, но, получается, ошиблась. А возможно, и нет, возможно, его прежняя ироническая холодность ей не померещилась, просто для Туманского в самом деле исполнение долга – святое дело.
Точно так же, как и для Смольникова, между прочим… Но поскольку для нее, для Лидии, нет никакого долга выше долга перед самой собой (ну и перед семьей, перед мужем и детьми, конечно!), она должна в данном случае плюнуть на все, кроме собственного здоровья. Она и так слишком много сказала Смольникову! Довольно с него! Она жива, пока молчит о налетчиках, это же понятно. Даст описание внешности ужасного Бориски, начнут его искать, расклеят по афишным столбам объявления с его приметами – и все, страшный убийца сразу поймет, что его выдали. А кто выдал, тоже весьма легко понять. Есть еще, правда, лежащий на больничном одре Филянушкин, который, несомненно, многое видел и многое знает, он тоже мог бы дать показания… Но с этим самым Филянушкиным, которого, как выяснилось, зовут Тихон Осипович, была связана одна хитрая штуковина, одна, как любит говорить простонародье, закавыка, и эта самая закавыка не давала никакого покоя Лидии. Но она хотела понять случившееся сама, ни к кому не обращаясь, потому что не знала, как ту закавыку использовать в своих интересах и вообще можно ли это сделать. Если дело с умом повести, то можно. Но как, как именно его повести? И стоит ли так сильно рисковать? Во имя чего, главное…
– Лидия Николаевна, ради бога! – донесся до нее умоляющий голос Смольникова. – Последний вопрос! Скажите хоть что-то о внешности метателя ножей!
– Опять? – окрысился Туманский. – Лидия Николаевна, вас никто не может заставить отвечать!
– Во-первых, может, – зло повернулся к нему Смольников. – Согласно закону, лицо, скрывающее сведения, необходимые для обеспечения безопасности государства, подлежит аресту и заключению. Думаю, вы и сами не пожелаете, чтобы ваша подопечная была ввергнута в узилище. А ведь за мной не заржавеет, уж будьте благонадежны! Такая уж у нас, у сатрапов, натура зверская!
