Элоиза Джеймс - Однажды в замке
Будь все по-другому, Гауэйн бы уложил Эди на сиденье и зацеловал с головы до ног. Он бы лег на спину и поднял ее на себя. Он бы…
Не слишком приятно, когда желание целыми днями пожирает тебя, тем более если прекрасно знаешь, что жена не разделяет твоих чувств.
Бедной Эди тяжело приходится с ним. Гауэйн знал это. И все же знание не останавливало его, потому что похоть неизменно брала верх. Каждый раз, закрывая глаза, он видел ее длинные белые ноги и роскошную полную грудь.
Она сидела здесь, в углу экипажа, жуя кончик карандаша и время от времени делая пометки в нотах. Она совершенно не замечала его, а он едва дышал от силы своего голода.
Понимая, что причиняет боль Эди, Гауэйн чувствовал себя животным. Второй, третий, четвертый разы… она словно каменела, когда он входил в нее, а с губ срывалось нечто вроде плача, от которого он холодел.
И все равно он жаждал вонзаться в ее тепло. Простой взгляд на ее склоненную шею, и похоть обжигала чресла.
И все же ее удовлетворение было так незначительно и слабо по сравнению с тем, как загоралось его тело, содрогаясь, когда он отдавал все, что у него было.
Она…
Эди оставалась для него тайной, загадкой. Даже до того как у нее начались регулы, он старался отделаться от фантазий на тему того, как однажды она поднимет юбки и соблазнит его. Станет объезжать, несмотря на толчки экипажа.
Эди это не нужно. Она чинно оставалась под ним, когда они занимались любовью. Замирала при звуке шагов в коридоре. Гауэйн не мог представить, что она позволит ему ласки при свете дня, в экипаже.
Но Гауэйн тут же вспомнил, как Эди трепетала, когда он касался ее после бала у Шаттлов. Тогда она думала, что он потерял чувство юмора, но теперь он мог сказать, что и она потеряла что-то.
Возможно, такова природа брака. Начинаешь с того, что очарован чувством юмора и реакцией на ласки… а потом вмешивается реальная жизнь.
Но все в нем восставало против такой теории. Чувственная Эди, которую он впервые встретил, не могла исчезнуть, оставив вместо себя женщину, безразличную к любовным ласкам.
Гауэйну было бы ничуть не противно заниматься любовью во время ее регул. Но Эди была брезглива. Ему становилось неприятно, когда она вытирала его простыней, как вспотевшую лошадь.
Это лишний раз подчеркивало, что их интимные отношения потерпели полный крах.
Крах!
Стало легче, когда Гауэйн признал это, пусть только себе. Что-то шло не так. Не так, как он надеялся… как описывали поэты. Даже на пике наслаждения он чувствовал себя так, словно Эдит делает ему одолжение. Стантон даже подозревал, что, пока он содрогается над ней, она думает о музыке.
И хуже того, ему казалось, что Эди не принадлежит ему по-настоящему. Она смеялась и разговаривала, носила его кольцо, но он не смог оставить на ней свой невидимый, но вечный отпечаток. Когда ее регулы закончатся, все должно измениться.
Но Гауэйн все испортит, если предложит ласки, к которым она не готова. Он понятия не имел, сколько длятся эти регулы! Несколько дней? Еще неделю?
Когда они три дня спустя добрались до Бервика-на-Твиде, леди Гилкрист села в их экипаж, и он даже приревновал к ней. К собственной теще, потому что Эди была так ослепительно счастлива видеть ее! Она и мачеха сидели вместе. Держались за руки весь день, пока не остановились в «Бамбл энд Берри», в двух часах езды от Крэгивара. Гауэйн не хотел, чтобы Эди впервые увидела замок и его обитателей в темноте, поэтому выслал вперед Бардолфа и большинство слуг, а они втроем и личные слуги остались провести здесь ночь.
После ужина они с искренним дружелюбием пожелали друг другу спокойной ночи и разошлись по отдельным комнатам. Но Гауэйн лежал без сна, думая о жене.
Наутро он вошел в комнату Эди и сел на кровать. Она только просыпалась: волосы растрепаны, глаза под тяжелыми от сна веками – мечтательные и задумчивые. Он твердой рукой задушил похоть, мгновенно наполнившую тело, и спросил:
– Твои регулы закончились, Эди?
Она потянулась так, что великолепные груди едва не прорвали батист сорочки.
– Да.
– Когда? – вырвалось у него.
Эди не стала лгать. Она посмотрела мужу в глаза и сообщила, что они закончились четыре дня назад. И все же она ничего ему не сказала. Не намекнула.
Волна тошноты подступила к горлу, и, должно быть, лицо выдало его эмоции, потому что Эди спросила:
– Я должна была уведомить тебя, Гауэйн? Я думала, что если бы ты хотел прийти в мою постель, наверняка спросил бы сам. Или просто пришел бы.
Она выглядела искренне сбитой с толку.
Гауэйн изобразил улыбку и пошел завтракать.
Немного погодя внизу появилась леди Гилкрист, похожая на роскошную француженку, по случайности заброшенную на Среднешотландскую низменность. Ее изящная шляпка нависала над левым ухом под идеально правильным углом. Юбки были чуть коротки, открывая туфельки, ленточки которых перекрещивались на щиколотках.
Когда они вышли во двор гостиницы, готовые к отъезду, Гауэйн объявил, что поскачет рядом с экипажем. В глазах Эди снова вспыхнуло облегчение, отчего его окатила новая волна тошноты. Он усадил жену и тещу в экипаж и вскочил в седло так быстро, словно сами фурии гнались за ним. Ему нужно, чтобы ветер свистел в ушах, заглушая горький, циничный голос у него в голове.
Стантон всегда проклинал своих родителей за полное отсутствие моральных принципов, но теперь, кажется, понял их лучше. Что, если они тоже оказались одиноки в браке? Нет ничего более холодного. Более печального.
Даже в гневе Гауэйн все еще жаждал коснуться Эди, поцеловать ее, заняться с ней любовью. Будь у него такая возможность, он бы последовал за ней, точно привязанный. И все же Эдит не хотела его. Теперь это стало совершенно ясно.
Сердце Гауэйна тяжело забилось в груди. Он даже не заметил, что бока лошади покрылись пеной. Наконец, он пустил ее шагом. Но не смог избавиться от горестных мыслей.
Нет, он не безразличен Эди. За последние десять дней они говорили обо всем – от канализации замка до поросят его теток, от положения в империи до будущего фунтовой банкноты. Даже когда она изучала ноты, он все-таки отвлекал ее, спрашивая мнения по какому-то вопросу, втягивая в беседу, заставляя Бардолфа ждать, чтобы узнать, что Эди думает о будущем угля или экономических проблемах новых домен.
Во время беседы за столом часы летели, даже если они говорили о музыке, в которой Гауэйн почти не понимал. Но он любил видеть волнение, наблюдать, как тонкие руки жестикулируют, пока она рассказывает о «чертовых» нотах Боккерини, а после выглядит такой виноватой из-за вырвавшегося ругательства, что ему не удавалось сдерживать смех.
И все же любить его и хотеть лежать с ним в постели – вещи, очевидно, разные.
