Хелен Хамфриз - Путешествие безумцев
Потому что теперь она не боялась.
Потому что так приказало ей сердце – а оно не лжет.
Потому что она хочет жить – хоть пока и не знает как.
Потому что она этого хотела.
Потому что Изабель отозвалась.
– Я договорилась с местным звонарем, – сказала ей Изабель на следующее утро. – Он одолжит нам своих детей за крону в день – это совсем не то, что мои племянники. Младенца на этой неделе, мальчика на другой.
– А как же мои руки, мэм? – спросила Энни, опасаясь, что Изабель выдумывает какое-нибудь очередное кощунство.
– С этим мы уже закончили, – ответила Изабель, возбужденно шагая по студии.
Она разбрасывала по полу солому и сено – это должно было изображать хлев, в котором родился Христос, – и помогала себе ногами, словно играя в футбол.
– Никогда еще не чувствовала в себе столько сил! – воскликнула она. – И какая отличная идея мне пришла в голову! А ты разве не счастлива? – Изабель поддала ногой ком сена, и он мячом полетел в угол.
Сегодня Энни вряд ли решилась бы назвать себя счастливой – до такой степени она устала от бессонницы и бесконечных размышлений. Ей с трудом верилось, что Изабель могла крепко спать этой ночью, словно между ними ничего не произошло. Теперь Изабель хочет снимать ее как Мадонну с младенцем, а ведь она обещала ей не делать этого.
– Прошлой ночью… – начала было Энни, не в силах больше сдержать себя.
– Стоп! – резко оборвала ее Изабель. – Мне казалось, ты поняла, что я тебе сказала.
…Опустившись на колени, она разравнивала слой сена на полу.
– Иди встречай звонаря – он как раз должен подойти. И сразу надень плащ. Как только возьмешь у него ребенка, можешь уже считать себя Мадонной.
Накинув тяжелый шерстяной плащ, Энни побрела к крыльцу. Уильям, звонарь, уже был там и беспокойно переминался с ноги на ногу.
Младенец Христос на самом деле оказался девочкой Аделиной. Отец бережно передал ее в руки Энни.
– Это ей не повредит, мисс? – спросил он с волнением в голосе.
– Не волнуйтесь, Уильям, мы только сфотографируем ее, – ответила Энни.
– А это ей не повредит?
– Нет-нет, это ведь все равно, как если бы ее рисовали. – Энни сообразила, что звонарь не совсем понимает значение глагола «фотографировать». – Она будет мирно спать у меня на руках, пока миссис Дашелл будет нас фотографировать. Ну, это как картинки для визиток, которые делают в городе.
– Хорошо, мисс, я приду к пяти часам и заберу ее. – Нагнувшись, звонарь поцеловал дочь в лоб. – Прошу вас, мисс, позаботьтесь о ней как надо.
– Обязательно, Уильям, – пообещала Энни.
С мягким комочком на руках она направилась в студию, звонарь проводил ее встревоженным взглядом.
– Звонарь волнуется, – сказала Энни, – как будто его дочь собираются принести в жертву.
– Раз так, придется добавить ему еще крону, – ответила Изабель, которая по-прежнему ползала по полу, разравнивая солому. – Когда Тэсс родит, нам будет проще. Ведь ей не надо будет платить за ребенка. Как ты думаешь?
– У вас все прекрасно получается, мэм, я имею в виду – получился прекрасный хлев.
– Ах, не надо меня подначивать! – воскликнула Изабель. – Мы повесим на стену занавеску, чтобы ослабить боковой свет, а верхний свет пусть будет прямым и открытым. Как бог. Прямой свет сверху – такой, какой часто бывает на закате, – будет у нас символизировать бога.
Она с удовлетворением полюбовалась на свою работу.
– Да, неплохо получилось.
– А вот и младенец, – сказала Энни, присаживаясь на корточки возле Изабель.
Изабель неловко взяла ребенка на руки. Аделина посмотрела на нее снизу вверх и удовлетворенно закудахтала. Изабель вернула младенца Энни.
– Перепеленай ее, – приказала она. – Рядом с камерой есть чистая простыня.
Изабель наблюдала, как сноровисто Энни перепеленывала ребенка – словно опытная мать. Настоящая Мадонна. Это все, что сейчас нужно, и нет никакой необходимости разводить сантименты по поводу того, что случилось между ними прошлой ночью. Ничего не было прошлой ночью.
– А теперь возьми Роз на руки и замри, – скомандовала Изабель, склоняясь к видоискателю.
– Простите, мэм, как вы сказали? – удивилась Энни.
– Я должна оценить композицию.
– Вы сказали «Роз».
– Нет.
С ребенком на коленях Энни присела прямо под потоком льющегося сверху света. Свет был такой яркий, что девочка зажмурилась.
– Что, я действительно сказала «Роз»? – спросила Изабель, глядя в камеру.
– Да, мэм.
Композиция и на этот раз показалась Изабель удачной: мирно спящий младенец и Мадонна, исполненная мудрости и всепрощения.
– Когда родилась Роз, – сказала Изабель после минутного молчания, – у меня было сильное кровотечение. Я просто истекала кровью. Врач долго ничего не мог сделать. Но самое страшное: я совершенно не чувствовала, что теряю столько крови. Не было никакой боли, словно я сама по себе, а мое тело само по себе уплывает куда-то прочь.
Изабель замолчала, вспомнив пропитанные кровью простыни. – Тогда я очень испугалась за свою жизнь, – продолжила Изабель. – И совсем забыла про Роз. Наверное, поэтому она и умерла.
Энни заметила, как в ее глазах мелькнуло отчаяние.
– Все хорошо, мэм, – одобряюще сказала ей Энни. – Смотрите, какой чудесный ребенок!
Чуть приподняв младенца, она показала его Изабель, и той показалось, что это он сам воспарил в потоке золотого дождя, льющемся с неба.
Изабель легко нашла множество причин, извиняющих ее минутную слабость прошлой ночью. Каждая из них была весьма веской, и каждой в отдельности было достаточно для того, чтобы навсегда закрыть этот вопрос и более не думать о нем. Так тяжелая дверь склепа закрывает последний проблеск дневных лучей, погружая могилу в беспросветный мрак.
«Это случилось, потому что я была огорчена другими неприятными происшествиями дня.
Потому что я оказалась в этой злосчастной комнате, полной вещей, принадлежавших моим умершим детям.
Потому что она так похожа на Элен.
Потому что я никогда себе больше этого не позволю.
Потому что моя душа умерла.
Потому что я уже мертва».
Из Аделины получился прекрасный младенец Иисус. Аделина сразу приходила в прекрасное расположение духа, стоило ее только хорошенько накормить и чуть-чуть побаюкать. Больше всего ей нравились солнечные зайчики, играющие возле ее головы. Она ловила их пухлой ручкой и чирикала, как птенец.
Как Мадонна должна взирать на своего божественного младенца – с трепетом, почтением или, может быть, с любовью? Следует ли ей держать руки так, чтобы его крохотная головка была повернута чуть-чуть в сторону камеры, и руками поддерживать его ребра, тоненькие, словно цыплячьи кости? Наверное, лучше будет, защищая его, окружить его складками плаща. Или лучше, чтобы ее распущенные волосы частично прикрывали его маленькое тело, тем самым напоминая зрителю, что когда-то он и она были одной плотью? Что, кроме божественной, в нем присутствует также и человеческая сущность.
